Мария Фомальгаут - Январежки

Идем в кабину.

Понимаю.

Спрашиваю:

– Ты… ты летчик?

Он отвечает, но как-то уже не словами, а по-другому.

Сжимает штурвал.

Не я сжимаю.

Он.

Вдавливает в кресло.

Небо несется навстречу…

…беру сливки, он одергивает меня:

«Сегодня твой день».

«А»?

«Твой день… пей свой кофе…»

Догадываюсь:

«И… на работу?»

«Ну конечно, а куда же…»

Сжимается сердце. Как-то не по себе становится от того, что у меня отобрали небо…

«Небо будет завтра» – говорит он.

Осторожно спрашиваю:

– Обещаешь?

«Клянусь».

Она целится в меня, уворачиваюсь, вр-р-решь, не возьмешь…

Он убьет меня.

Если достанет.

Я тоже убью её.

Если доберусь.

Её зовут Элизабет.

Её самолет машет крыльями – слабехонько-слабехонько, плохонький самолет, не чета моему. Она доберется до моего самолета – она так думает, не доберется – так думаю я.

Поднимаюсь выше, еще выше, она за мной не поспевает, врешь, не возьмешь…

Сегодня мой день.

И её.

Её зовут Элизабет.

Её зовут Элизабет.

Я уже знаю, что это она.

Я слышу её шаги. Там, на лестнице. Я уже знаю, что она свернет в мой кабинет, наивная, думает, я храню чертежи в кабинете…

Ступаю за ней.

– Чему обязан столь поздним визитом?

Оборачивается, ага, вот мы какие, мы вооружены, оказывается…

…замираем в полушаге друг от друга, направляем кольты….

…часы бьют полночь.

…выдыхаю.

Говорю.

Вслух:

– Сегодня мой день.

Он уходит.

Он. Тот. Другой. Затаивается где-то в глубинах моего сознания, ждет своего часа.

Понимаю, что сказал это хором с Элизабет… уже не Элизабет.

Обнимаю Агату. Сначала обнимаю, только потом спохватываюсь, что даже не проверил, Агата это или еще Элизабет.

Нет.

Агата.

Целует меня, чуть прикусывает нижнюю губу.

Идем ужинать.

И спать.

У нас вся ночь впереди.

И весь день.

Потому что завтра выходной.

И мы проснемся около десяти, и приготовим завтрак, а потом посидим на веранде, и до ближайшего рынка сходить надо, и в театр, и неважно куда, лишь бы вместе, а может, так никуда и не выйдем, увлеченные друг другом, а потом еще вечер впереди, а потом Агата уйдет ближе к полуночи, поцелует меня – и уйдет, чтобы ни в коем случае не остаться после полуночи.

Сквозь сон я услышу шум мотора.

…просыпаюсь…

Элизабет приподнимается на локте, улыбается мне, прикрывается сорочкой.

Хватаюсь за кольт.

Элизабет (или Агата?) испуганно отскакивает:

– За… за что?

Понимаю, что это Агата. Но это не может быть Агата, потому что сегодня день Элизабет.

– Агата?

Она мотает головой. Набрасывает халатик, скрывается в ванной. Сбегаю по лестнице на первый этаж, надо сматываться, если уж она не смоталась…

– Ой, извините, ничего, что я у вас тут в доме…

Оборачиваюсь.

Нет, не Агата.

И не Элизабет…

– А у вас альбома какого или блокнота не найдется?

– Э-э-э… нет. То есть… счас, счас… вот…

– Ой, спасибо вам огромное… а карандаша нет?

Вываливаю на стол карандаши.

– Ой, ну вы мой спаситель… извините… за вторжение… как я у вас оказалась-то вообще…

Спохватываюсь:

– Как вас зовут?

– Ива.

Начинаю понимать.

Вот она. Вот.

Сегодня мой день, сегодня я иду на аэродром. Я не обязан звонить в полицию и докладывать, что она здесь.

Распахиваю дверь в раннюю осень, отскакиваю, когда вижу инспектора. Он входит в дом, я не могу его не пустить, не имею права не пустить. Надеюсь, что Ива успеет спрятаться, неважно, куда, неважно, где, черт… она даже не знает моего дома…

Черр-рр – т…

– Ива?

Они смотрят друг на друга.

Обнимают.

Меня передергивает.

Понимаю, кого и зачем искал инспектор…

…только сейчас вспоминаю, что у меня в руке кольт – когда спускаю крючок.

Тучное тело падает к моим ногам.

Ива поднимает кольт, я опережаю её – на доли секунды.

Выхожу в раннюю осень, спешу к самолету.

Сегодня не мой день.

Поэтому я сжимаю штурвал.

Крылатая машина рвется в небо, неуклюже покачивается, кувырка…

…понимаю.

Сегодня.

Мой.

День.

А Кэтти улетает.

Ну, не сама, конечно. На самолете.

Якуб спрашивает, а может, не надо вот так?

Кэтти сама не знает, надо или нет.

Катит чемодан к стойке регистрации.

Уважаемые пассажиры, и все такое.

А может, не надо, спрашивает Якуб.