Иван Калашников - История довоенного Донбасса в символах. Дом с привидениями

Классе в шестом или седьмом, постоянно читающий всякую муть Антоша сказал своему другу Максу: «Ты это… сильно не зарывайся со своей сеструхой…». Это могло означать лишь одно: Машка в очередной раз вскипятила воду в аквариуме, который украшал содержимое детского сада, в который она ходит74, естественно, не желала. Антон помотал головой из стороны в сторону, и дал Максиму какую-то «американскую» книжку, где чёрным по белому рассказывалось, кого именно могут интересовать девочки, владеющие искусством пирокинеза. Согласно той книжке, Евгения Фёдоровича Киселёва следовало гнать из дома калёной метлой (а ну как украдёт Машку, и начнёт на ней эксперименты ставить?!), но родительский дом уже был укомплектован индикаторами дыма и огнетушителями, а в «девчачьей» комнате стояло пианино со специальным покрытием.

Личный музыкальный инструмент в шесть лет – совсем неплохо.

Когда поставки благодетеля Киселёва приняли характер стабильности, стало и вовсе трудно представить себе Машку, обвешанную датчиками, исколотую шприцами, напичканную таблетками. Киселёв был кладезем для обывателей, мог в любой момент раздобыть путевку в пансионат на берегу моря (правда, только Чёрного), или талон на приобретение автомобиля (правда, только «Запорожца»). Появления Киселёва были схожи с грубым вмешательством сценариста (никак не режиссёра): пришёл, взглянул на происходящее, сверился с записями, перед исчезновением удовлетворенно хмыкнул, – даже если полыхала школьная раздевалка. Верхнюю одежду там выдавали в специальное окошко, всем по очереди, а впереди Маши какой-то хмырь влез без очереди. Разве так можно? Товарищи, всегда нужно соблюдать очередь. Даже если вы единственный ребёнок в обеспеченной семье.

Мама не могла найти слов, чтобы отблагодарить Евгения Федоровича. Папа ревниво скрипел зубами, и многозначительно интересовался, не играет ли тот в шахматы. Забавнее всего было наблюдать за общением Киселёва непосредственно с «Объектом “А”». Вернее, общения никакого и не было. Смерив взглядом хрупкое существо метр двадцать ростом, в год прибавлялось сантиметров по два-три, лицо Евгения Федоровича овевала тень, как будто он сомневался: что, девочка, действительно умеет поджигать, всё, что захочет? Что вы говорите!

Не всё, что захочет. А что ей на глаза попадётся в тот момент, когда ей что-то не нравится…

Однажды загадочный Евгений Федорович в буквальном смысле слова выскочил из-за кустов, когда семья из четырёх человек отдыхала в очередном пансионате на берегу моры. «Где моя лошадка?», – спрашивала Маша. Взбиралась на спину старшего брата, и на нём верхом отправлялась на пляж, ловко обминая отдыхающих обывателей, – все расслаблены, все в белом, – ослепительно белый Евгений Фёдорович спустился по склону на набережную, можно было подумать, – проходил мимо, решил навестить милое семейство. Ничуть не тронутый загаром, он словно сошёл с группового снимка, где был представлен какой-нибудь писатель-классик (Бунин, возможно – Горький) со своим дачным окружением. Лихости ради Максим ссадил Машу на невысокий бетонный бортик, за которым начинался песчаный пляж. В ярком платьице, соломенной шляпке она исподлобья смотрела на человека «из безопасности» и ждала, когда тот первым скажет «здравствуйте». Совсем не умела кокетничать. Не нуждалась в подобных пустяках, даже став взрослой. Приветствия не прозвучало. Сухо осведомившись, где их родители, Киселев направился к корпусам пансионата. Маша украдкой показала ему язык. А на следующий день её вместе с мамой увезли в Клинику…

– Ты в Москву хотел ехать? – спросила Маша.

– Да.

– Ну и зря. Там сейчас холодней, чем здесь.

– Слушай, не…

– Ладно, ладно, молчу…

Отвлечённо перебирая содержимое большого картонного ящика заменявшего в квартире не то секретер, не то тумбы письменного стола, Макс чертыхался в душе, натыкаясь на очередную недостачу. Из всех денег, Рита взяла ровно половину, вернее Макс думал, что половину, никогда не знал точной сумы их совместного бюджета.

– Фотки забрала, – произнёс он. – На фига ей мои фотки?

– Чтоб не скучать, – пояснила Маша.

– С фотками только и делают, что скучают. Смотри, вот ты, – он протянул ей снимок: перед выпуском из училища опять нарядная и яркая. На левом колене ссадина. Едва ли не на всех снимках Маша где-нибудь, но обязательно была украшена или ссадиной, или синяком, или царапиной. Макс готов был поспорить на что угодно, что, вот, стащи он сейчас с младшей сестры весь зимний домашний комплект одежды, непременно обнаружится след контакта с острым и твёрдым предметом. Правда, потом придётся очень долго доказывать, что никакого полового влечения к младшей сестре и в помине нет.