Павел Хицкий - Двенадцать фотокарточек памяти. Рождественская повесть

– Мужик, печку включи! – громко просит Юлий.

– Не могу. Автобус на газе, печь, бля, на солярке. А солярку в автопарке не выдают, – хрипит сорокалетний водитель с усиками и золотым зубом.

– Врет ведь, – тихо говорит Сергей. Остальные пассажиры молчат. Видимо, к холоду они привыкли.

– Ничего, я доеду, – отвечает Мира.

Сильфи долго роется в бауле, достает одеяло и протягивает Мире. Та принимает помощь как должное, только слегка кивает головой. Беседа явно не складывается. Не настаивая на разговоре, подростки принимаются за любимое дело: читают.

Черно-белый лес то подступает вплотную к двухполосной дороге, то расходится перед ней. Машина движется как по позвоночнику огромного спящего зверя – от серого хвоста, покрытого городскими зданиями, к далекой голове, чья кость сияет снежной белизной, не потемневшей от многовекового человеческого присутствия.

Когда через много лет я оказался под Калугой – вряд ли в моем случае можно сказать «снова», – мне объяснили, что земля там наполнена человеческими костями. Останки скопились за время войны, с переменным успехом продолжавшейся тысячу лет. Бойня началась в X веке с восстания вятичей, продолжалась во времена сожжения Козельска Батыем, при Иване Грозном – и на время утихла лишь в конце 41-го, после того как злой город отбили во время обороны Москвы. Если бы историю Сергея вместо меня рассказывал помешанный на розах визионер-лагерник, он счел бы, что сам божественный дух поставил снежного зверя сторожить гиблое место – границу Московского государства. Границу, которая за века то откатывалась на северо-восток, к Калуге, то снова включала в себя Козельск.

Когда путь друзей приближается к концу, слева от дороги проплывает дремотный звериный глаз – Оптина пустынь. Кажется, что бело-зелено-голубые строения с угрозой косятся на компанию, осмелившуюся перенести Рождество ради собственной прихоти. Подростки отрываются от книг и замечают монастырь. Константин при виде него недовольно хмыкает. Сергей точно наяву чувствует: ветер со стороны пустыни несет запах подгнившего лука и пота, пропитавшего нижнее белье трудников. Юлий провожает строения взглядом, в котором читается смесь интереса и возмущения – так ребенок глядит на лягушку, прыгающую от него прочь.

Через десять минут, немного не доезжая Козельска, путешественники выходят из автобуса в маленьком поселке, скорее похожем на окраину крохотного городка.

Передвижения жителей поселка подчинены строгому геометрическому закону. Вот кто-то из местных, пошатываясь, подходит к куче елок, наваленной на северном краю рынка. Ими торгуют два нервных молодых человека лет двадцати пяти, явно приехавшие с юга. Этим парням в дорогих дубленках холодно, они постоянно двигаются и размахивают руками, отчего похожи на двух нескладных журавлей, синхронно исполняющих танец, чтобы отогнать опасность от хвойного гнезда.

Прохожий с распухшим лицом осторожно приближается к елкам. Он мутно глядит на картонную табличку, на которой шариковой ручкой написано: «одина елка – 500 рублей», чешет немытую шею, произносит нечто вроде:

– Мхать егхо, кхак оно…

Потом уходит в гущу домов. Место первого зрителя у елок занимает второй, за ним третий. Через некоторое время первый прохожий снова оказывается на рынке – и история повторяется. Люди пахнут застарелой кислятиной, лица у них красные, как кожа грейпфрута. Где-то в глубине отеков виднеются алюминиевые глаза, матовые, с легким блеском запрятанной в черепе ярости.

От вида поселка приятелям становится не по себе.

– Надо согреться, – предлагает Юлий.

Он подходит к высоченной торговке, стоящей на углу рынка, и покупает у нее пол-литровую бутылку, в которой плещется мутная жидкость. Подростки тут же, у прилавка, по очереди прикладываются к ней. Отказывается только Сильфи. Сергей с непривычки заходится в кашле.

– Как нам добраться до деревни Дивное? – спрашивает у торговки Юлий.

– Туда, – баба указывает рукой на запад. – Километров десять будет.

– А автобус когда пойдет? – интересуется Мира, нервно поправляя матерчатые перчатки.

– Автобусы туда не ходят. Только на машине или пеши, – удивляется торговка. Потом оглядывает странную компанию и сочувственно говорит:

– Могу мужа попросить довезти.

Друзьям не хочется иметь дела ни с кем из бессмысленных людей с алюминиевыми глазами.

– Спасибо, мы дойдем, – отвечает Юлий.

Последнее, что запоминает в поселке Сергей – костлявую дворнягу размером с небольшой рюкзачок Миры. Собака лежит рядом с кучей елок на оторванной ветке и закрывает лапами нос. Правая половина ее тела почти лишена шерсти. На голой розовой коже дворняги – рубцы и свежие язвы. Такие следы остаются, если ошпарить животное кипятком.