Павел Хицкий - Двенадцать фотокарточек памяти. Рождественская повесть

– Ну, спасибо, эта… за дом, – бурчит Константин, под его очками виднеется синяк. – А то я встал с утра, погода – скверная. Так я обругал по матушке Якова с нижнего этажа, а он потом с приятелями пришел разбираться…

– Да, пора в деревню, сеньоры, – с важным видом говорит Юлий. – Кстати, как думаешь, если бы твоего Якова из реторты вывели, пришел бы он тебе морду бить? Или сидел бы дома, как мышь усиленно сознающая?

Мира молчит, Сергей тоже не раскрывает рта, хотя и досадует, что вечные спутники всегда оказываются разговорчивее.

– Жаль, зимой в деревне косить нечего, – продолжает Константин. – А то литература, которую я в книжке Юлия понюхал, мне противна. А дневник заканчивается.

– А Катя тебе по-прежнему мила? – мерзким голосом спрашивает у Константина Юлий, косясь на Сильфи.

Сильфи, кажется, слышит. Я жду, что она ответит что-нибудь резкое – но она мгновенно уходит в себя и начинает что-то подсчитывать на пальцах. По ее лицу видно, как она с усилием, но почти сразу забывает Катю, о которой сказал Юлий. Константин, не глядя на Сильфи, показывает Юлию кулак, достает блокнот и делает какую-то пометку.

– Пойдем домой. Холодно, да и вставать рано, – говорит Сергей.

Договорившись встретиться утром на Киевском вокзале, первокурсники расходятся. У метро остаются двое, Сергей и Юлий. Они давние друзья, часто видятся, а иногда просто бредут куда-то пешком, на первый взгляд не разбирая дороги.

– Юлий, зачем мы ввязались в эту рождественскую историю? – спрашивает Сергей.

– Мне казалось, ты этого хотел.

– Наверное, хотел. Не знаю…

Еще через пять минут Сергей тихо говорит:

– Юлий, зачем ты сказал Сильфи про Катю?

Юлий задумывается на пару секунд, чешет рыжую бороду, потом хмыкает:

– Сильфи незаметна, как мышь – таких всегда обижают.

Сергей плюет на асфальт и устало машет рукой.

До электрички на Калугу остается полчаса. Почему подростки собрались на вокзале так рано? Сами они сказали бы, что боятся опоздать. Но я подозреваю, причина в том, что им некуда девать время. Всем – кроме Константина. Он появляется, когда вокзальные часы показывают без десяти семь. К тому времени Сергей и Юлий уже успели купить билеты на пятерых, они стоят у входа в вокзал вместе с Сильфи и Милой, и вся четверка нервно оглядывается.

– Не боишься опоздать? – спрашивает Сергей, заметив Константина.

– У меня, того… на весь день строгое расписание, – отвечает Константин. Он нервно поглаживает вытертый портфель, с какими ходят деловитые старшеклассники. Константин, как и остальные, одет на городской манер – если считать таковым желтые кроссовки в сочетании с коричневой кожанкой. Вдруг Константин поднимает глаза к небу и восклицает:

– Черт, электробритву забыл!

– Ты забыл законы природы, – наставительно отвечает Юлий. – Они гласят: в деревне, куда мы едем, атомы не создают электричества.

Я не сказал, на каких факультетах учатся путешественники. О занятии Миры я упоминал, она хочет стать литературным критиком. Сильфи – филолог-германист. Девушка выбрала специальность, прочитав поэму «Ганц Кюхельгартен», а теперь закономерно больна Одоевским. Константин – будущий искусствовед.

Что до Юлия, он учится на физика-ядерщика, но собирается бросить это занятие и поступать в литинститут. Он пишет стихи, и к концу ХХ века успел издать два сборника. Первый назывался «Ямбы из мертвого дома» – хотя две трети содержимого составляли хореи. Второй – «Лиза и одалиски» – выглядел более зрелым. Пожалуй, единственный его недостаток состоял в том, что Юлий искренне считал одалисок крылатыми чудовищами наподобие горгулий.

Сергею поневоле приходится отличать горгулий от одалисок, поскольку он собирается стать историком религии. Но на деле подростка больше занимают нерешительные литературные персонажи, созданные бывшим пассажиром фрегата «Паллада».

Слегка выспавшись в электричке, друзья прибывают в Калугу. Вот они стоят на сером перроне, зевают, протирают глаза и пытаются понять, куда их, как дудочка – крыс, завела безумная рождественская затея.

– Холодновато тут, – глядя на заплеванный лед перрона, говорит Юлий.

– Торфом несет, как будто в крематории, – брезгливо принюхивается Константин. – Ну, то есть в крематории, где клиентов вал, а газ кончился.

Они садятся в старенький ЛиАЗ, потертый с боков и тряский, как центрифуга. На привокзальной площади минус семь, внутри машины – еще холоднее. Мира начинает дрожать.