Клайв Баркер - Книги крови I-II - Секс, смерть и сияние звезд

Она не сомневалась в том, что юноша выживет. Его бесчисленные раны уже начали затягиваться. В конце концов, у него был здоровый, крепкий организм, и смертельных ран ему не нанесли. Конечно, его красота пропала навсегда. Отныне он в лучшем случае станет объектом людского любопытства, а в худшем — отвращения и ужаса. Но она знала, что будет защищать его и когда-нибудь он научится понимать ее, доверять ей. Теперь их сердца были неразрывно связаны друг с другом Отныне они — неразделимое целое.

Пройдет время, слова на его теле превратятся в струпья и шрамы, и тогда она прочтет их. С бесконечной любовью и терпением она будет вникать в те истории, что мертвые поведали на его плоти.

В письмена, старательно выведенные на его животе. В каллиграфические строки заветов, покрывшие его лицо и темя. В исповеди, испещрившие спину, горло и пах.

Она вчитается в них, тщательно перепишет все до последней буквы, блестящей и сочащейся под ее чуткими пальцами, и мир узнает рассказы тех, кто жил в нем.

Он был книгой крови, и она была его единственным переводчиком.

Когда спустилась темнота, она оставила свое тревожное бдение и повела его, обнаженного, в целебную прохладу ночи.

И вот они, повести, поведанные в книге крови. Читайте, если хотите, и учитесь.

Они — карта той мрачной дороги, что ведет из жизни в неизвестность окончательного забвения. Немногим суждено ступить на нее. Большинство мирно пойдут по озаренным фонарями улицам, напутствуемые заботами и молитвами живущих. И лишь немногим, немногим избранным, явятся эти ужасы, дабы увлечь за собой на дорогу проклятия.

Так что, читайте. Читайте и учитесь.

Все-таки лучше быть готовым к наихудшему, и вы поступите мудро, если научитесь ходить раньше, чем испустите дух.

Леон Кауфман был не новичком в этом городе. Дворец Услад — вот оно, истинное его имя, считал он раньше, в пору своей невинности. Но тогда Кауфман жил в Атланте, а Нью-Йорк служил для него неким подобием земли обетованной, где сбывались все самые заветные мечты и желания.

И вот Кауфман провел в своем юроде грез целых три с половиной месяца, и Дворец Услад уже более не восторгал его.

Неужели вправду миновала всего четверть года с тех пор, как он сошел с автобуса на станции возле Управления порта и вгляделся в заманчивую перспективу 42-й улицы, уходящей прочь, чтобы вскоре пересечься с Бродвеем? Такой короткий срок, и так много горьких разочарований.

Теперь ему было неловко даже думать о своей прежней наивности. Он не мог не морщиться при воспоминании о том, как тогда замер и во всеуслышание объявил:

— Нью-Йорк, я люблю тебя!

Любить? Никогда.

В лучшем случае это можно назвать слепым увлечением.

И после трех месяцев, прожитых вместе со своей воплощенной страстью, после дней и ночей, проведенных со своей любовью и только с нею, Кауфман разочаровался. Былая возлюбленная безвозвратно утратила ауру совершенства.

Нью-Йорк был самым обычным городом.

Он видел свою любовь просыпавшейся по утрам, будто шлюха, и выковыривавшей трупы из щелей в зубах, вычесывавшей самоубийц из спутанных волос. Он видел ее поздно ночью бесстыдно соблазнявшей пороком на грязных боковых улочках. Наблюдал за ней в жаркий полдень, за такой уродливой, вялой и безразличной к жестокостям, которые каждый час творились в ее душных переходах.

Нет, этот город не был Дворцом Услад.

Он таил не удовольствие, но смерть.

Все, кого встречал Кауфман, были отмечены клеймом насилия; таков был непреложный факт здешней жизни. И считалось особым шиком — знать кого-то, кто пал очередной жертвой этого самого насилия. Это доказывало, что ты живешь в этом городе, ты с ним одно целое.

Но он почти двадцать лет любил Нью-Йорк. Будущую любовную связь он планировал большую часть сознательной жизни. Поэтому ему нелегко было забыть о своей страсти так, будто ее и вовсе не существовало. Правда, порой рано утром, задолго до того, как начинали завывать полицейские сирены, или в сгущающихся сумерках выдавались минуты, когда Манхэттен по-прежнему был настоящей сказкой.

И за эти редкие мгновения и во имя грез юности он почти прощал бывшую возлюбленную, пусть даже своим поведением она совсем не походила на благовоспитанную даму.

И она не особо дорожила его щедротами. За те несколько месяцев, что Кауфман прожил в Нью-Йорке, на улицы города были выплеснуты целые потоки крови.