Михаил Широкий - Старуха

Таким образом, жильцы в определённой мере были даже благодарны новой соседке за тишину, спокойствие и порядок, установившиеся в подъезде после убытия в неизвестном направлении её предшественников и прекращения посещений многочисленных шумных визитёров. Мало-помалу люди перестали интересоваться судьбой пропавших и стали понемногу забывать о них, точно их никогда здесь и не было. Так же слабо интересовались окружающие правами явившейся как будто из ниоткуда старушки на занятую ею жилплощадь, резонно полагая, что раз у соответствующих органов не возникло никаких вопросов к ней по этому поводу, значит, с правами на квартиру у неё, очевидно, всё в порядке, владеет она ею по закону и может распоряжаться ею как пожелает.

Таким образом, Авдотья Ефимовна благополучно и ко всеобщему удовлетворению (если не считать, конечно, жестоко разочарованных приятелей бывшей хозяйки) обосновалась на новом месте жительства и стала вести тихую, неприметную, размеренную жизнь, с виду ничем не отличавшуюся от жизни других пожилых обитательниц дома, с которыми она почти каждый вечер прогуливалась по двору или сидела на лавке возле подъезда, ведя длинные, нескончаемые старушечьи беседы на самые разнообразные темы.

Однако всё оказалось далеко не так благостно и гладко, как представлялось вначале, и вскоре во дворе при самом активном участии новой его жительницы произошли довольно странные и удивительные события, непосредственным или косвенным очевидцем которых был Миша. Но которые от этого не стали для него, так же как для Димона и прочих его друзей, более понятными и объяснимыми, вызывающими меньше вопросов и поддающимися разумному, логичному толкованию.

А началось всё с того, что у Авдотьи Ефимовны отчего-то не заладились взаимоотношения с молодёжью. То ли старухе, прожившей, по её словам, всю жизнь в деревне и привыкшей к тамошним тишине и покою, не понравились шум и суета, производившиеся городской детворой; то ли здешние дети показались ей чересчур наглыми, развязными, своевольными, слишком много себе позволяющими; то ли, наконец, это был обычный, традиционный конфликт поколений, неизменный, неизбежный и неразрешимый во все времена, – как бы то ни было, но вскоре после своего появления во дворе она вступила с местным молодым поколением в решительную, упорную, бескомпромиссную борьбу, борьбу не на жизнь, а в некоторых случаях в прямом смысле слова на смерть, борьбу, возможно, значительно сократившую её дни.

Но так как вступить в открытое противоборство со всей здешней молодёжью разом ей было явно не по силам, она для начала выбрала главным объектом для своих наскоков того, кто показался ей наиболее разнузданным, нахальным и зловредным. Таковым оказался Димон. Он-то и попал под раздачу в первую очередь. Прежде всего потому, что его сарай, посещавшийся им почти ежедневно, а иногда и по нескольку раз на дню, и бывший центром притяжения для его бесчисленных друзей и знакомых, находился буквально в шаге от старухиного подъезда, от лавочки, на которой она сидела, от тенистой аллеи, по которой она прогуливалась вечерами. Среды их обитания соприкасались вплотную, пути их постоянно пересекались, и они при всём желании никак не могли избежать встреч друг с другом.

Но Авдотья Ефимовна, казалось, и не пыталась избегать таких встреч; напротив, она как будто нарочно искала их, усиленно нагнетая при этом напряжённость и в открытую, не слишком стесняясь, провоцируя конфликты и ссоры. Едва завидев возле сарая Димона и его товарищей, она немедленно приближалась к ним и начинала прохаживаться вокруг да около, хмуря брови, кидая на них неприязненные, горевшие мрачным огнём взгляды и сердито бормоча что-то себе под нос. Затем, видя, что её манёвры не оказывают на разбитных, беззаботных юнцов никакого действия, она перешла к более сильным, вербальным средствам – стала осыпать своих противников ругательствами, проклятиями и угрозами, порой довольно колоритными и забористыми, которые немного странно было слышать бабушки-божьего одуванчика. Однако её это, очевидно, нисколько не смущало, и она настойчиво и энергично, изо дня в день, осуществляла свои бурные словесные атаки, не без оснований полагая, что капля камень точит и что своим упорством и неутомимостью она в конце концов добьётся результата.

И добилась. Не сразу и не всего, чего она, по-видимому, хотела, но кое-что вскоре уже могла записать на свой счёт. А именно то, что приятели и гости Димона, поначалу старавшиеся не обращать внимания на злобное брюзжание чудаковатой старухи (к которой именно в это время и вследствие подобного её поведения приклеилось ироничное прозвище Добрая) и лишь изредка и без особой охоты огрызавшиеся в ответ на её ругань, в скором времени, видимо, утомились этим затянувшимся каждодневным представлением и, не желая больше видеть перед собой малопривлекательную, искажённую ненавистью физиономию старой мегеры и слышать её глухой, каркающий голос, изрыгавший бесконечную брань и поношения, постепенно, один за другим, перестали приходить к Димонову сараю, предпочитая проводить вечера в более приятных и спокойных местах, где никто не мешал им отдыхать и развлекаться.