Александр Михалин - Однажды умереть

Меня ударили по голове в подъезде? И сразу лишили жизни тем единственным ударом. Кто-то сейчас убегает проходными дворами, уносит добычу – мою сумочку. Моя мысль не догонит его, она его не знает – он зашёл со спины. И моего убийцы нет в моей выдуманной жизни. Зато есть следующий шаг, и ещё шаг, и ещё – я захожу в лифт и живу себе дальше. По версии моего сознания ничего не произошло.

Некоторое время я искала отражения моей гибели в этой реальности, созданной на сомнениях. Я рассматривала тротуар и стены домов в переулке, высматривала бурые пятна – следы моей разлившейся крови, моего разбрызгавшегося мозга. В подъезде – от входной двери до дверей лифта – я исследовала затёртый кафель пола в поисках полузамытых клякс возможных кровавых следов. Ведь могло же моё сознание по инерции продолжить свершившееся в небывалом и оставить вполне зримые следы реального в выдуманном. Я ничего не нашла, но, наверное, не там искала.

Иногда я всерьёз задумывалась о провокационном самоубийстве. Мне было интересно, каким образом моё сознание примирит, состыкует, совместит насильственное прекращение моего нереального существования с моей реальной, уже свершаемой, свершившейся смертью.

Касаюсь твёрдых стен, а это – пустота. Держусь за металл поручней, а это – ничто. Сижу на камне, а его – нет. Вижу человека, которого не существует… И не касаюсь, не держусь, не вижу…»

– Ты всё-таки мой бред?»

Как-то так.

Большинство мыслей этого мира поражали примитивной простотой: о еде, то есть о собственной сытости; о случках, о поисках партнёра или партнёрши; о том, чтобы не быть съеденным, а съесть кого-то самому. Мне быстро наскучило просматривать такие мысли. Противно бесконечно обсасывать чужие банальности.

Мне очень импонировала цивилизация свободно мыслящих весёлых хищников – дельфинов и вообще всех китов. Уж им-то вовсе не нужно было скрывать свои мысли, простые и ясные, как бы просвеченные солнцем до самой своей глубины, а глубина там присутствовала – я-то знаю, я часто беседовал с дельфинами ни о чём. Дельфины никогда ничего не строили, не обживали пещер, как, допустим, я, не стремились к могуществу в любой форме и покорению чего бы там ни было – для них всякое подобное стало бы обузой, помешало бы легко кочевать по просторам океана, свободно размышляя обо всём, что видели и слышали. Дельфины – самые лёгкие и самые наслаждающие лёгкостью бытия разумные существа.

Между тем, и самые могучие создания мира жили именно в океане – гигантские морские змеи, настолько громадные, что съедали акул так же легко, как я миниатюрных коралловых рыбок. На проверку змеи-гиганты оказались земноводными – этакими двоякодышащими тритонами-переростками, лишёнными конечностей. Конечности, впрочем, существовали в виде рудиментарных косточек, спрятанных глубоко в телах. В воде они дышали внешними жабрами и кожей и не нуждались в том, чтобы всплывать на поверхность за воздухом. Жабры изящными сплетениями веточек свисали с их щёк. Но самая главная особенность гигантов состояла в том, что я не мог прочитать ни одной их мысли, как ни старался. А я очень старался, но никаких мыслей не услышал, а так только – клубок элементарных инстинктов, еле-еле годных на то, чтобы безбедно жить и хищничать в океане. И моему гипнозу примитивность змей никак не поддавалась. Тут гнездилось явное противоречие, и сидела в засаде какая-то тайна.

Тайны всегда давят на меня нестерпимыми плитами – не выношу тайн в моём океане. Несколько сезонов подряд я придумывал, готовился, выращивал на себе особый орган, способный проникнуть в мозг морского змея, а когда почувствовал себя готовым, то просто нашёл самого ближайшего ко мне змея.

Мы якобы случайно встретились со змеем над глубиной, в толще вод. Змей видел меня, но я изо всех сил делал вид, будто им совсем не интересуюсь, а так просто сам по себе плыву по своим делам. Но под головобрюхом, в бутоне из пяти накрепко сжатых широких щупалец я нёс тщательно выращенный плод – особый орган познания змея. И именно змей был моей единственной целью. Змей – я это почувствовал – решил меня съесть, завился в спираль, начал подплывать. А мне только этого и было нужно, и я поплыл толчками, бросаясь из стороны в сторону, чтобы змей не мог прицелиться для броска. И когда мы со змеем максимально сблизились, когда приоткрылась безмерная змеиная пасть, чтобы сглотнуть меня, бутон из пяти широких щупалец на моем теле раскрылся, и из него вылетела, махая крыльями, подобно скату, и выбрасывая струи воды, подобно кальмару, часть моего мозга, часть меня, похожая на невиданное ранее морское существо. Я создал это псевдосущество только из мускулов и нервов – прочее излишне – оттого оно получилось бледно-светлым из-за обилия нервных тканей. Оно отделилось от меня своей плотью, но осталось едино с моей мыслью. Я вёл его, как самого себя, я мыслил в нём, он был мной, а я – им.