Татьяна Иванько - Байкал. Книга 2

Я опять разозлился, да так, что заколотилось сердце, вот, небось, Эрик страдает-то опять, бедняга от моей несдержанности в питии… Прости меня, брат. Порочная слабость, ни до чего алкоты в моей душе нет, ни до славы, ни до злата, ни даже до вина этого треклятого, так, по слабости и прикладываюсь, потому что чувствую себя бессильным перед самим собой из-за того, что единственная, кого я алчу всем существом моим, любит и желает меня меньше. Меньше, чем его когда-то… «Сотами для его мёда» она была, так она сказала много лет назад… не могу забыть тех слов. Не могу и страдаю всякий раз, когда хоть капля сомнения в её любви входит в меня. Эта капля сразу превращается в каплю яда и разъедает моё сердце…

Ох… я поднялся, воды попить, от жажды и сухоты даже губы горят. Что же я извожу сам себя опять? Что я снова Нечистого призываю своими сомнениями? Откуда они берутся всякий раз? Не иначе как Он и присылает их…

В горнице достаточно светло от масляной лампы с невысоким фитильком, мы оставляем свет на ночь с давних, памятных пор, когда тьма сгущалась нашествием демонов из углов, теперь мы просто не впускаем тьму в наш дом. Целая кринка молока стояла на столе, прикрытая салфеткой, и вода в серебряном кувшине. Знает Аяя, что мучиться от жажды буду… похмелья не бывает, но тело есть тело, отравленное вином, требует противоядия и очищения. Как и сердце, отравленное ревнивой мукой, требует теперь ласки и нежности. Никогда от неё я ничего кроме любви и счастия не получал за столько лет, но всё же нахожу в самом себе за что помучить её и себя. А заодно и Эрика моим похмельем…

Напившись воды и молока попеременно, я умылся, пригладил всклокоченные волосы, да, пожалуй, и расчесаться надо, не то колтун будет…

Почувствовав себя свежее и бодрее, я, приподнявшись, заглянул на печку, будто опасался, что Аяи там нет. Нет, здесь. Здесь ты, милая…

Сбросив одёжу, я забрался на печь, стопориться будет, конечно, но простит, простит, она добрая и любит меня, я знаю, что любит…

Тёплая тут на печке, размягчённая во сне, податливая и сладкая, она обняла меня вялыми со сна руками.

– Проспался… – прошептала она, смыкая руки на моей шее.

– Прости, что ль?

– Ох и дурень же ты, Арий… – щурясь, она прижалась ко мне лицом и тихонько засмеялась, потягиваясь и прижимая меня к себе.

– Чё же не простить… милого моего… милого такого… – выдохнула, сладко улыбаясь и всё ещё не открывая глаз. – Ох и вонючий, фуй!.. не дыши…

– Любишь, значит, дурня? – счастливо смеясь, спросил я, целуя её шею, плечи, стягивая рубашку с её груди.

– Как же тебя не любить-то? Милый… ох и милый…

– Твой, значит? Всё же твой… не прогонишь? – я приподнялся, над нею, заглядывая в её лицо, освещённое чудесной улыбкой.

Уже не сонные, счастливо светящиеся глаза, даже в этом полумраке напечном они светят… коснулась кончиками пальцев моего лица, губ, сдвинула ласковой рукой тщательно расчёсанные перед тем волосы. Я же не в силах дольше терпеть, от вожделения у меня разгорелись уже не только чресла, живот, и все внутренности, но и голова, кажется, с волос сейчас полетят искры. Не спал с ней два дня… внутрь, глубже, ещё… ещё… как горячо, как сладко, вот, где жизнь… моя ты жизнь, Яйка…

…Она обняла меня, приклонившись ко мне лбом, щекоча дыханием. Я обнял её, выпрастывая руку.

– Прости, правда, Яй… я не буду больше, – куда-то ей на лоб, на волосы прошептал я.

Она только крепче прижала меня к себе…

…Будешь, чего там, недолго и молчал на этот раз. Как только чем будешь недоволен, тут же опять и вспомнишь… эх, Огник… А всё одно, милее тебя никого нет…

Через пару дней всё забылось, Аяя никогда не вспоминала обид, никогда не упрекала после моих пьянок, умела как-то закрывать двери в прошлое, это я всё норовил открыть, глупый, глупый человек… Но и её терпение и прощения были плохи, будь она жестче и злее, наверное, я и вовсе пить перестал бы, опасаясь её гнева. Но была бы то Аяя? И любил бы я ту Аяю так же?..

Ведь я и пил-то со страху, что уйдёт однажды. Ведь хотела, и раньше, и вот этим летом, когда едва не нагнал её Нечистый. Как же мне было не бояться, скажите? Скажите?!

Этим утром мы увидели полощущийся на высоком шесте красный флажок. Этот условный знак для вызова Галалия существует уже не одну сотню лет. Вызывают, к счастью, редко, и значит, где-то приключилась болезнь и людям нужна помощь. Сингайла, кстати, вызывают флажком белым, и шест тот стоит немного выше в скалах. А под шестом устроен закрытый ларь, куда кладут послание. Вот за таким посланием я и пошёл этим утром, принёс как раз к утренней трапезе.