Виталий Конеев - Детство на тёмной стороне Луны

– Что это такое?

Он посмотрел, потом взял грязную половую тряпку, что валялась на полу у двери. Отошёл в угол, поссал на неё и приложил тряпку к моей ране.

– Подержи, пройдёт.

Но боль не проходила. Май был очень жарким, и я начал купаться в реке. И заметил, что боль стала затихать. Но другая беда обрушилась на меня: страх и неуверенность. Примерно, с трёх или четырёх лет я начал замечать, что как только весной минусовая температура сменялась плюсовой, я начинал ощущать слабость во всём теле. Мне трудно было встать на ноги утром. Я даже не мог сидеть. Руки было трудно поднять вверх. И так как мать запрещала кому-либо лежать днём на кровати, то я лежал весь день под кроватью. Дело в том, что половину нашего домика занимала русская печь, которая не давала тепло, а рядом с ней стояла печка – буржуйка. Между кроватью и буржуйкой проход к столу был шириной в полметра. Лежать было негде, только под кроватью.

Печка —буржуйка потому и называлась «буржуйкой», что давала тепло только в то время, когда в ней горели дрова. А едва они сгорали, как в комнате появлялся холод, потому что в углах домика были дыры. И мать затыкала их тряпками.

Мне было пять лет, когда мать привела меня к детскому врачу. Женщина, брезгливо морщась и чуть касаясь меня пальцами, осмотрела мой рот, послушала сердце и сказала, что меня у меня весеннее голодание. Сельская коновалка, конечно, не могла предположить, что ребёнок болел хроническим истощением нервной системы, бессонницей, неврастенией. А то, что я оцепенело рассматривал женщин, всегда и всюду – никого не удивляло. Только брат злился и порой кричал мне:

– Ты чо пялишься на баб, дурак?!

Кроме страха и неуверенности у меня – вскоре у меня появилась потливость. Я сильно вздрагивал, когда рядом со мной кто-то начинал говорить громко или кричал. А среди уличных мальчиков нужно было всегда показывать агрессивность.

Я помню, что в конце мая, когда все наши мальчики и девочки весело бегали по улице с бумажными лентами, я боялся выйти со двора.

Однажды я сидел перед калиткой на корточках и смотрел на землю, а мысленно видел мать. И не заметил, как ко мне подошла Галя Иванова, дочь тёти Зины, моя ровесница. Она протянула мне шоколадную конфету. Я такие конфеты никогда не видел. Я с удовольствием съел конфету, а Галя вдруг начала считать заплатки на моём пиджаке. Они были разного цвета. Мать, когда лепила очередную заплатку, то порой удивлённо говорила:

– Да ты чо, головой в дырки суёшься?

Галя поворачивала меня и пальцем тыкала в каждую заплатку, потом сказала:

– Тридцать четыре, а на воротнике – шесть.

– А это много?

Галя округлила глаза и ответила:

– Это очень много.

Я побежал на речку. Под берегом, снял пиджак и начал рассматривать его, пытаясь вспомнить, где я рвал свой пиджак. Но вспомнил только то, что уже в пять лет я стыдился весной выбегать на улицу в своём разноцветном пиджаке. А едва солнце начинало припекать, я его сбрасывал и бегал по улицам в трусах.

Я выкинул пиджак в речку. Туда же полетели рваные штаны. И когда я появился в одних трусах среди мальчиков, брат зло дёрнул меня за руку, привёл домой и ткнул пальцем в маленькое настенное зеркало.

– Посмотри, на кого ты похож!

Я увидел свои рёбра, череп, обтянутый кожей.

– Надень майку и не позорься!

В конце мая, когда земля стала сухой, на нашей улице, а чаще – в переулке, под берегом реки, во дворах дети, парни, девки и мужики начали играть в «чику», в «пристенок», в «котёл». Но самой популярной среди людей была игра в «чику». И тут проявился особый талант моего брата – потрясающая меткость броска свинчаткой. Он вставал перед чертой и сразу бросал вперёд свинцовый кругляш – на стопку монет. И всегда сбивал её. А по правилу игры после такого броска удачливый игрок имел право тотчас бить свинчаткой по монетам. Брат переворачивал все монеты. Стопка вновь составлялась. Брат вновь первым бросал свинчатку и сбивал стопку. По сути, он играл один, а все остальные мальчики и парни ставили раз за разом на кон свои деньги.

Поздним утром Колька приходил в домик с раздутыми от монет карманами брюк, выкладывал свою добычу на стол и перебирал их пальцами. Считать он не умел. Но судя по обилию белых монет, он каждый день зарабатывал от десяти до пятнадцати рублей. Я всегда просил брата

– Купи хлеб.

– Ладно, куплю, – отвечал он и уходил.

А вечером возвращался домой без денег и говорил, что всё проиграл. В 12 лет я узнал от его приятеля Зырянова, что мой брат никогда не проигрывал. А деньги тратил в столовой и в магазинах, где покупал конфеты и пряники. Он хорошо питался и о матери не вспоминал. А я говорил только о матери и мысленно видел только её.