Виталий Конеев - Детство на тёмной стороне Луны

Примерно, в середине апреля прошла шуга, и река очистилась ото льда.

К нам в домик пришёл милиционер и резким, властным голосом сказал Матвею, зажимая нос пальцами, потому что весь домик был обосран Матвеем:

– Завтра, в первой половине дня придёт пароход. Приди на пристань. Получишь от меня свою дочь. И не кричать, не махать руками. Стоять на одном месте.

Я пришёл с Матвеем ранним утром на пристань. Мы встали на бугор на берегу. А внизу были широкие сходни, которые вели на дебаркадер. Матвей стоял справа от меня. Мы смотрели вперёд, на ворота пристани. За нашей спиной, метрах в двадцати был высокий забор из досок, который тянулся метра на два за обрывом берега, нависал над пустотой. Дело в том, что начальник пристани много лет вёл борьбу с народом, не показываясь народу. Любой пароход или теплоход, идя «снизу» или спускаясь по реке «сверху» и, разворачиваясь, давал долгий сигнал. Сигнал могли слышать только те сельчане, кто жил в нижней части села. Они и бежали на пределе физических сил по нашей улице – мужики и бабы, девки и парни, и маленькие дети. Потому что все знали, что на пароходах можно было купить пиво, вино, водку, крупы, белый хлеб, конфеты, пряники и сахар для браги и самогона. Да и сами пароходы и теплоходы были кусочками другой, красивой жизни. Но на пути огромной толпы людей вставал крепкий забор. Мужики, девки и парни с ходу бросались на него и перелезали на другую сторону. Вскоре по верху забора была протянута колючая проволока. Но рядом был «чермет», где валялось различное железо. И мужики ночью проламывали в заборе огромные дыры. А утром плотники ремонтировали забор. И толпа людей вынуждена была, матерно «лаясь», бежать вокруг квартала. Но ворота на пристань дежурные закрывали в то время, когда приходил пароход. А сами прятались на дебаркадере или в складу и выглядывали оттуда На пристань пропускали только тех, кто купил билет на пароход. Разгорячённый долгим бегом народ раскачивал ворота или бревном ломал их и мчался вперёд, к пароходам.

Мой брат стоял за забором и осторожно заглядывал в дыру, смотрел в нашу сторону.

Пароход пришёл «снизу», из Томска, тихо, без сигнала. Он шёл медленно, словно осторожно крался по реке.

Я обернулся, чтобы посмотреть на брата и увидел идущий к дебаркадеру пароход. А брат, при виде парохода, убежал домой. Ни одного пассажира на пристани не было, кроме праздных смотрельщиков. Да и дежурные с красными повязками стояли на дебаркадере и знаками рук запрещали людям входить на сходни.

Едва прозвучали тихие команды матросам, как на пристань через распахнутые ворота быстро въехала машина с брезентовым верхом. Из кузова начали выпрыгивать женщины в одинаковой одежде. На всех были серые платки, ватники, серые юбки и кирзовые сапоги. Они строились по пять человек в ряд. И этих рядов было, примерно, шесть.

К нам подбежал милиционер, протянул Матвею вопящую Людку и отскочил в сторону, остановился сбоку от нас, наверху сходен.

Прозвучала тихая команда:

– Вперёд.

И женщины в один шаг пошли быстро в нашу сторону, к сходням. Я внимательно и торопливо скользил взглядом по опущенным вниз лицам женщин, искал мать и не находил. Женщины, едва вступили на сходни, как тотчас побежали по ним вниз, на дебаркадер. Скрылись в нём. И прозвучала громкая команда:

– Отдать концы!

Пароход пошёл вперёд. И когда развернулся, чтобы идти «вниз» реки, то зазвучала громкая, весёлая песня.

Матвей шёл впереди меня, уклоняя лицо от рук дочери, которая вырывалась и царапала его, и кричала. Я смотрел на пароход, скользил взглядом по всем его палубам и не догадывался, что все «зечки» должны были находиться в трюме, где не могло быть круглых окошек.

Я шёл по берегу, смотрел на пароход, на котором звучала весёлая песня, и испытывал уже обычное желание умереть. О, если бы я умел думать, то я бы сразу вспомнил, что у нас дома лежала длинная бельевая верёвка. Я бы вспомнил многие рассказы баб о самоубийстве детей, которые – как говорили бабы – по непонятной причине давили самих себя в верёвочной петле. Я бы бегом помчался домой, чтобы немедленно с бельевой верёвкой подняться на чердак и сделать там петлю…

Я вернулся домой, где все углы комнаты были давно заполнены говном Матвея. Зима была очень холодной. И мы, трое детей, замерзали под ворохом одежды, потому что стены нашего домика были дырявые, а печку-буржуйку Матвей не топил. У нас не было дров, потому что мать занималась войной, некогда было заготавливать дрова на зиму. В металлическом бачке замерзала вода и Матвей, боясь, что она могла разорвать металл, топором вырубал лёд, под которым не было воды. С того дня, как наша мать попала в КПЗ, я ел в день только четвертинку плохого хлеба. А мать в КПЗ питалась три раза в сутки и жила в тепле.