Роза Поланская - Дом северных ветров

– Вы понимаете, девочки, если не мы, то он никогда ни с кем не познакомится. Вообще. Всю жизнь будет за маминой шляпкой прятаться, – рассуждала серьезно я.

– За маминой шляпкой и под очками своими толстыми! – поддакивала Люда, вжимая в переносицу несуществующую оправу. И перстни на ее толстеньких пальчиках переливисто играли со светом покачивающего торшера. И почему всем так хотелось легонько тронуть его кисейный бок…

– Будем, девки, действовать.

– Как? Не ты же сама… – размышляла я.

– Тх. Мой потом меня в этот самый стол, – Оксана громыхнула двумя кулаками по столешнице, – и вколотит. Да и так… между нами, девки, я б с ним не стала, – и она передернулась плечами.

Я представила и передернулась тоже.

– Кто тогда? – Люда посмотрела на Олю, сидящую чуть поодаль в плетеном кресле-качалке с книжкой, на обложке которой на чистом русском языке читалось что-то совершенно китайское.

И все посмотрели следом. Будто человек, владеющий такой лексикой, может решить столь щекотливый вопрос.

– Даже не смотрите на меня. Я девственницей умру. Старой и очень крутой девственницей. И вообще, я умываю руки, это вы́ потом будете жалеть, что вмешивались в чужую жизнь. Не я.

– Может, он нравится тебе? – во мне появилась крошечная искорка надежды. – Ты ему, по-моему, очень даже. Он же из-за тебя свою гитару сюда через весь город прет.

– Да-а-а, – переливчато подтвердили довольные девчата.

И когда Оля взглянула на нас, во всех одновременно искра надежды сдохла – даже не потухла. Именно так.

– Жаль, – заключила недовольным тоном Оксана, будто топором рубанула. – Но я, девки, буду не я, если ниче не устрою, – Оксана водила по столу пухлыми руками, собирая несуществующие крошки, – Есть у меня одна кандидатка. Была замужем. Двадцать два года.

– Так мноого! Старая какая-то, – решила я.

– Ну старая, ну и что! А кого вы еще найдете? Я вам говорю: Танюха согласится. Это же главное.

– А он?

– А у него, девки… – и она сделала многозначительную паузу, – выбора нет.

Обычно под конец наших женских собраний появляется загорелый Вовка. Заходит, заложив руки в карманы своих черных штанов. Проходится между нами неторопливо и вклинивается в разговор, совершенно не зная его сути.

Сегодня все по старой схеме.

– У кого выбора нет?

– У Вити, помнишь, такой очкастый к нам заходит.

– А-а. Шварцнеггер. Мускулистый, – блеснул юмором и сам же загоготал, – тебе сколько лет? – вдруг спросил грубо и на меня посмотрел.

– Девятнадцать в этом месяце было, – подняла я брови.

– А-а. Ну, с днюхой!

«Днюха» – мерзкое какое-то слово. «Старуха», «раскорюха», «хрюха», «засеруха» – ассоциативный ряд можно продолжать до бесконечности и ни одной приятной мысли.

– Значит, ты Ксюхи на год старше.

– Не, – качнула я головой, – на два месяца. В январе ей – 19.

– На какие два месяца? У нее же в следующем году днюха. Значит, на год.

– В смысле? У нее же через два месяца день рождения, – о, господи, я опять спорила. Опять. С ним. Спорила.

– Ну в паспорте же у нее другой год! Она в следующем году родилась. Год разницы, – смотрел на меня совершенно серьезно – без шуток!

– Это в паспорте, а фактически… – и тут я увидела взгляд Оли, напоминающий библейское: «Не мечите бисера…» – и под влиянием этого взгляда громко и твердо выпалила: – Ты совершенно прав!

И это сработало. Можно сдуть волосы с лица и жить дальше. Вовка петушился, ходил бодрячком и щипал Оксану по-хозяйски. Жизнь прекрасна.

– А-а-а, – протянул, наткнувшись на Ольгу, – и ты что ли тут? – Не ожидал увидеть среди девок.

А потом, уже в комнате, я выговаривала Оле, как обычно:

– Я же тебе говорила, ты совершенно незаметна. Хоть немного нужно следить за собой.

– Для кого незаметна? Для кого? Для этого черта? И слава Богу! Поменьше мне внимания от таких, как он! Безопаснее. А ты в своих домашних шортах нарываешься. Серьезно.

Баба Лида месила тесто. Пирожки были ее гордостью – мягкие, воздушные. «Как живые», – говорила бабушка.

– Люблю с тестом возиться, – пояснила она мне, вошедшей за чашкой цикория.

– Баб Лида, почему Александр не хотел, чтобы я здесь жила?

Бабушка подбирала тесто, убегающее из-под крышки, и руки ее при моем вопросе остановились.

– Почему не хочет? Как бы тебе объяснить, чтоб не очень обидно. В общем, об Оксаночке он думает-думает – никак не передумает. Бъ ядь.

Я залила кипятком цикорий в кружке и подсела к ней поближе.