Роза Поланская - Дом северных ветров

Нет, Александр – не паук, не вампир энергетический, под взглядом которого теряешь силы – нет – он тот, кто восполняет необходимой энергией мыслить, чувствовать, творить.

И такой силой обладает, по-моему, лишь тот, кто называется Учителем. Не в том современном смысле, в котором «Географ глобус пропил», а в ином – высшем – не земном.

Вечером, боясь надвигающейся, шепчущей ночи, спустилась вниз. Возможно, врет все Александр. Что страшного может случиться?

Проходя мимо бабушкиного закутка между гостиной и кухней, где стояли кровать, древний шкаф (брат Григория), пара деревянных стульев (судя по скрипу, Семеновичи – не иначе), я услышала, как баба Лида выговаривает Оксане:

– Что ты за баба такая? Ну? вумней надо быть. Муж пришел навеселе, а ты чего? Дверь заперла? Да х то ж так делает? Ну. Да ты спокойненько, да ласково встреть его, закусить дай, спать отведи. Куда гнала-то его? Чтоб замерз где? Ну. Вот так твой х рестный и сдох. У жены под дверью. Бъ ядь.

На кухне сидел Александр в плетеном кресле и читал газету.

– Вы можете со мной поговорить? – сказала я.

– Это плохая идея, – выглянул из-за длинных типографских листов и тут же встряхнул их, выпрямляя.

– Почему? – я стала напротив.

– Потому что вы не нашли ответа.

– Откуда вы знаете? – я зашла сбоку, чтобы видеть его лицо.

– На самом деле, это не сложно.

У него на руках светились рыжие волоски. На черных, наручных часах с серебристой окантовкой чеканили шаг три стрелки, золотистая ползла мимо цифры «13».

– Как вас называть? Александр? Хан?

Он выдохнул шумно, посмотрел на меня пристальным взглядом, болотом затянутым:

– А вы как хотите, чтобы к вам обращались: Роза или Вика, к примеру?

– Ясно.

– Ясен красен! – улыбнулся вдруг. – Смотрите, как все очевидно в мире.

– Сколько вам лет?

– А вы бы сколько дали?

Я пододвинула стул, волоча деревянными ножками по полу, и села сбоку от Александра.

– Я бы дала лет двадцать восемь, может, больше. Может, и тридцать. Иногда мне кажется, что у вас глаза лет на пятьдесят. Взгляд, в смысле.

– А сколько вам бы хотелось?

– Лучше меньше – двадцать пять.

– Святая простота.

Мне показалось, что он откровенно потешается.

– Так сколько? – нахмурилась.

Александр захлопнул газету и положил на подоконник, сцепил пальцы рук на скрещенных ногах и развернулся ко мне:

– Выбирайте любую цифру. Не ошибетесь.

Я цыкнула, покачав головой.

– Боитесь идти в комнату и сидите со мной? – спросил.

– Вас здесь все девчонки побаиваются. Вы что-то типа местной бабайки.

Александр закинул руки за голову, сцепив пальцы на затылке.

– Ясно, понятно. Да вот только сегодня вы под столом прятались от пьяного Вовки. А бабайка все равно – я. Где логика? У вас, девушек, логика отсутствует.

– А вы не обобщайте.

– Да без проблем: у вас, милая Роза, отсутствует логика.

Я взяла газету с подоконника. Полистала. Две тысячи седьмой год. Уже. Вроде, только встречали двухтысячный.

– Давайте так: я – русская. Такой ответ – хороший?

Александр встал, кивком показал на стол.

– Давайте сюда сядем, – и отодвинул два стула.

Я села напротив него под торшер, мягко освещающий скульптурные черты его лица.

– Я тоже был русским. Да вот только разве это ответ…

Александр ломал зубочистки. Я скользнула взглядом выше: у него каменное лицо и бледные губы.

– Был русским? Так не бывает, – возразила. – Россия – это диагноз. Мы все ею больны. Мы все ею заражены.

Александр сломал очередную палочку и посмотрел веселым взглядом исподлобья. А я продолжила:

– Если ехал в поезде сутки, смотря на покосившиеся крыши деревянных домов у кромки леса; если стоял в храме, и свечи таяли, и свет лился в полутьму из высоких окон, и пахло ладаном, и богоматерь смотрела утешающим строгим взглядом; если шел глубокой осенью по хрустящей листве, а с неба глядела затаившаяся под серой завесой неба зима… То все – болен Россией неизлечимо.

Александр отодвинул вазу с воздушными искусственными пионами и придвинулся ближе, наклонившись корпусом, и произнес:

– Так кто́ вы?

– Что, неверный ответ?

– Я хочу услышать разумный ответ. И немножко даже помогаю: наталкиваю на нужную мысль. Но вы не слышите ни меня, ни себя. Вы заражены собой. И чем-то еще. Я пока не понял, чем.

Я тоже схватила зубочистку и сломала резко:

– Вам говорили, что вы – нудила?

– Говорили, – улыбнулся он. – Среди занудных типов, я, можно сказать, самый главный. А что касается моей якобы страшной сущности, которая вас пугает, то это вранье, чистой воды! Я, пожалуй, самый что ни на есть толерантный и восприимчивый к людям. И за кажущимся внешним равнодушием скрывается не что иное, как снисхождение к вам, неразумным.