Роза Поланская - Дом северных ветров

– Вот если бы еще сережки. Хотя бы разок… под твое пение. Ну просятся же. И все! Мир у ног твоих.

Ольга отстранялась, закатывая глаза.

Один раз даже притопала Оксана, села на низкий табурет, расставив толстые ноги, согнувшись, как глыба, и принялась тянуть утробное-восторженное:

– О-о! кла-ас!

Чем очень мешала остальным слушателям. Но когда Оксана начала подвывать, я не выдержала: откинулась спиной на кровать, придушив собственное лицо подушками. Торнадо снес сказочный флер образа подчистую.

Заходил и поджарый, красивый черт Вовка в неизменной тельняшке. Слушал, заложив руки в карманы спортивных черных штанов. Иногда даже совершенно бесцеремонно садился на мою кровать или того хуже – ложился корпусом, и загорелый низ живота его с тонкой полоской волос неуместно оголялся. Хоть ноги не закидывал… И очень даже бесстыже смотрел дерзкими глазами на меня. Тогда мне приходилось вставать, плестись к Людиному берегу и отсиживаться там.

А Оля пела, и нас не существовало в этот миг. Все растворялось: и дом, и улицы Сокола с желтыми листьями на дорожках, и бурная Москва, медведицей громадной, лежащая на Земле, – ничего не оставалось. Был только голос, вечный голос, мерцающий в пространстве маячком, на который слетались потерянные в веках/годах/часах/минутах души. Всегда одинокие непонятые человеческие души.

Нет, Ольга – не рисунок в карандаше – Гризайль божественного творения.

Кажется, это было в начале ноября. Бабушка Лида уехала к дочери. Вовка пинал входную дверь и орал:

– Открывай, сука! Я вернулся.

– Не открою, – доносился голос Оксаны. – Где нажрался, туда и иди.

– Ты с кем говоришь щас?! Ты с мужем говоришь!

В дверь отчаянно ломились. Причем, судя по всему, Вовка был не один – с другом.

– Мы в ВДВ служили! – Вовка хрипел и напирал на дверь, матерясь по-черному.

Я понимала, что дверь не выдержит, и в ужасе соображала, куда можно спрятаться в нашей девичьей комнатке. Шкаф Григорий, несмотря на мощь и солидность, не внушал доверия видом тоненьких дряхленьких ножек.

Оксана завизжала: видимо, оборона прорвана. Я переключила взгляд с высокомерного пенсионера Григория на письменный стол, осторожно отодвинула стул –

Семена Семеныча – и на корточках залезла под столешницу, ударившись в спешке головой. Сидела муравьем под сказочным грибом, спрятавшимся от дождя, и тупо смотрела на носки своих пушистых тапочек. Водила по их махристой поверхности, рисуя узоры, и думала о том, чтобы меня не обнаружили в таком замечательном положении.

Но не прошло и пяти минут, как в комнату ворвались. Я скрючилась в комок, сжав в кулаке стальную шариковую ручку. Старалась не дышать, вслушиваясь в удары собственного сердца. Мужские ноги подошли вплотную к столу, остановились, и тут я увидела лицо, наклонившееся ко мне.

– Вылезайте, – сказал Александр, подавая мне руку.

И вытянул меня за руку. Как репку. И когда я уже стояла перед ним, растрепанная и красная, он добавил, глядя на мои сжатые в кулак пальцы:

– Вы ручкой Вовку заколоть хотели?

– А где Оксана и Вовка? – я бросила ручку на стол.

– С ней все нормально. Вовка тоже будет жить, – произнес без улыбки и резко отпустил мою руку.

И отошел на несколько шагов назад, отшатнулся словно.

– То, что будет ночью, – сказал. – Не пугайтесь. Больно будет совсем не долго.

– В каком смысле? Вы о чем?

– Простите заранее. Это вышло случайно.

– На чердаке исчезли! Теперь ночью пугаете!

– Я не пугаю – наоборот, говорю: не бояться.

– Вы достали со своими загадками!

Александр взялся за ручку двери, но тут же выпустил ее и потер лицо сверху вниз.

– Видите ли, мне все равно, что вы думаете, – сообщил.

Я схватила ручку со стола и бросила в него. Но и лицо его, и тело остались спокойны. Только рука резко взметнулась вверх и поймала ручку у самой груди. Александр отбросил ее на стол, она проехала по лакированной поверхности и остановилась у противоположного края.

– Объясните! – потребовала я, нахмурившись. – Я, честно, никому ничего не скажу! Григорий свидетелем будет, – пообещала.

– Какой Григорий? – Александр резко обернулся.

– Шкаф.

– То есть, по вашей логике, я должен рассказать о себе человеку, который называет шкаф «Григорием»? Серьезно?

Я закусила губу. Он как бы прав. О Григории надо было все-таки молчать. Логика в его словах неоспоримая. Но я не отчаялась.

– А знаете, – сощурилась я, – человеку, который называет шкаф «Григорием», лучше сказать все и сразу. Семен Семенович тоже свидетель. К тому же, он – мой главный защитник.