Роза Поланская - Дом северных ветров

– Ну че странный? Он же – тренер по восточным единоборствам. Как бы они там все с придурью, – сказала она, и я увидела, что от шеи вверх поползла красная краска и щеки заалели зернистыми пятнами.

– Оксана, ты краснеешь, – удивилась я, накладывая творог на тесто.

– Она реально покраснела, – лениво подтвердила Люда.

– Кто покраснела? Ксюха? – Вовка неожиданно появился на пороге кухни. Прошелся вокруг стола, заложив руки в карманы, остановился рядом с женой и ущипнул ее за мягкое.

– А почему ты Оксану Ксюшей называешь? – недоумевала я.

Вовка откусил пирожок, схваченный с тарелки у плиты, и с набитым ртом выговорил:

– Так одно и то же.

– Вообще не одно и то же. Разные имена: Ксения и Оксана.

– Дурь не неси, – возразил. – Один хрен.

– Ну слава богу, готовы вареники. Оксанка, воду ставь, – скомандовала баба Лида.

– Ничего не один хрен, – ответила я Вовке.

– Не, че за ирония? – кусок картошки вывалился у него изо рта.

– Забудь, – сказала я, мотнув головой, челка упала на глаза, закрыв мне обзор. Тыльной стороной руки, белой от муки, я убрала челку и встретилась с испепеляющим взглядом Вовки. – Забуудь, – повторила и встала. Вымыла руки и, наспех вытерев, на носочках побежала наверх.

На столе стояла белая кружка с красным скорпионом. Я провела указательным пальцем по ее гладкой ручке, изогнувшей внизу кокетливое бедро, и беззвучно подняла.

Расположившись на качнувшейся кровати, прильнула к стене, повертела кружку в руках и, осторожно впечатав ее в желтоватые обои, прижалась к ее гулкой пустоте ухом.

В ней плыли голоса, как в раковине из глубины морской. Я закрыла глаза, словно в моей внутренней темноте есть свет, и я иду к нему с зажженной свечой, осознавая, что свет есть лик. И этот лик – лицо Александра.

Язык был незнаком, язык был знаками, змеиными языками пламени, ядовито ползущими по белому листу бумаги. Голос Александра, складывающийся в дивную музыку чужой культуры, не обжигал, а поднимал над. И я, прижавшись к раковине фарфоровой кружки, парила медузой. Над. Чувствуя убаюкивающее спокойствие. Над волнами. Не здесь, не в этой комнате.

Другой голос повторял отчетливое «Хан» как обращение. И я беззвучно складывала губы в странные слова, и они впитывались в меня – водой в ткань, тяжелели и опадали грузно. А на языке таяли сахарными искрами. И ментальная конструкция волнами смывалась. Но я знала ее в себе. Не понимала, но знала, что она есть. Как сгущение туч. Как предчувствие грозы.

На неожиданно распахнувшуюся дверь я вздрогнула и облегченно выдохнула, увидев, что это девчонки. На языке жестов показала вести себя тихо, но осознала, что они его не знают, и переиначила жесты на интуитивные и естественные.

Ольга закатила глаза, а Люда, кивнув радостно, схватила свою кружку, дунула в нее и присоединилась ко мне.

Но голоса смолкли в раковине. Я отстранилась от стены.

– Ну что? – полюбопытствовала Ольга, смотря училкой поверх очков, когда я поставила кружку на стол.

– Это было великолепно, – произнесла я наигранно-драматично и пожала плечиком.

– Ха, – выговорила Люда по-лягушачьи в свою кружку. – Я тоже актриса.

– Госпаади, где ваше болото, актрисы? – поинтересовалась Оля.

Сухая трава в «Портальной арке» горела быстрыми трещащими вспышками. Мы стояли дружным детским полукругом и наслаждались кратковременным чувством победы. Тимур был на голову выше меня и, подскакивая, казался гигантом.

– Ю-ху! – надрывался он.

– Красиво горит, – восхищалась Пупынина – моя соседка и одноклассница. Имя исчезло, растворилось во времени, потому что было очень простым. Простые вещи не помнятся – смешное и нелепое остается с нами навсегда.

Все наперебой говорили о том, как все круто получилось: удалось обмануть продавщицу и купить спички.

– Это мое пламя, – мой голос, голос семилетней девочки, показался чужим и далеким, и очень тихим – расслышала только Пупынина:

– Еще бы! Круто ты умеешь врать!

– Потому что я верю в ложь, – вдруг поняла я.

Перед глазами стояла продавщица, знающая каждого из нас – детей из военного городка – и не планирующая покупаться на детские выдумки.

– Зачем тебе? – спрашивала она, сощурившись.

– Папа звонил из части и сказал, что свет отключат сегодня. А свечки нечем зажигать. Мама и отправила в магазин, пока не стемнело.

Трава слизывалась красным драконьим языком и мгновенно окрашивалась в черный. Словно в траур одевалась. Детский теремок оказался слишком близко, и доски внизу начали дымиться и тлеть. Пупынина предложила дружно плевать, но Тимур отодвинул нас и сказал отвернуться.