Анна Шулятицкая - Алоха, мой друг

Все персонажи вымышлены, все события отнюдь не случайны

В крапиве мелькал красный адмирал. Темнее ночи было его щетинистое туловище и тонкие ноги, словно обгоревшие на солнце. Крылья, будоражившие воображение, покрывали полосы и белые пятна, и мне казалось, что с них осыпалась золотистая пыльца.

Я лежал на одеяле за поваленным стволом, упираясь подбородком в кору.

Внизу по дороге бегали и хохотали во весь голос мальчишки, явно довольные ласковой теплынью. Их смех не могли заглушить весёлые, громкие разговоры взрослых. Раздавалось шуршание шин об асфальт. Мелкие камешки хрустели и отскакивали от колёс. Под облаками летел, протяжно крича, альбатрос.

Не видела ли меня бабочка? Может быть, она думала, что я хочу её поймать? Если так, то она сильно ошибалась. У меня не было сачка, да и проворством и ловкостью я не отличался. По крайней мере, я не терял терпение и не отвлекался, чтобы вытереть пот. Всклокоченные волосы липли к мокрому лбу.

Адмирал сел на листок, повернулся боком и, расправив крылья, замер в притворном испуге, прямо говорящем, что ничуть не боится ни меня, человека, ни моей странной, замысловатой техники. Значит, мы сдружимся! Я повернул затёкшую шею, и у меня что-то хрустнуло. Звук не произвёл на бабочку впечатление. Застыв под льющимся лучом, вдохновительница искрилась, как крошечная росинка, слишком прекрасная, чтобы её смахивать. Собственно, я и не собирался. Я навёл объектив, сфокусировавшись на цели. В режиме макросъёмки яркие краски, как мазки на полотне, особенно выделялись на размытом фоне.

Если издалека детали были едва уловимы, то вблизи всякая мелочь живого существа представлялась мне воплощением идеала. Голова, хоботок, грудь, брюшко и остальные части тела, обыкновенное строение, подаренное природой. Вроде, всё, как всегда, просто и аккуратно. Удивительно, что в этой букашке было столько жизни и лёгкости, столько изящества и очарования, перед которым я не мог устоять.

– И почему такая красотка не улетает, а? – спросил я шёпотом. – Подожди, не отвечай.

Прежде чем сделать снимок я затаил дыхание. Как и в первый раз меня охватывало волнение. Тогда у меня затряслись руки. Я испортил кадр с многоножкой. Помню, как она переползала тропинку, и как над ней склонилась девочка в цветастой панаме, с палкой в пухлой ладони, измазанной сиропом. На долю секунды почудилось, что многоножка погибнет, и моя затея провалится. Я хотел было повернуться, но, к счастью, девочку позвал дедушка, и она ускакала по ступеням, ведущим к ветхому домику.

Выбор пал на многоножку неслучайно. Я испытывал жгучее желание идти против большинства, так как мало кто фотографирует неприятных, вызывающих страх и тошноту, насекомых и прочую гадость. Многоножка вышла скучной, неяркой. В общем, первая фотография комом.

Но теперь я был более опытным. Пальцы подрагивали, но почти незаметно, скорее от нетерпеливого предвкушения, нежели беспокойства. Радость от нового кадра опьяняла. Я растягивал удовольствие, наслаждаясь притихшим ветром и только-только наступившим летом с его жарой и сладкими папайями и ананасами.

Мои планы не поражали грандиозностью, но всё же я любил их строить и воплощать. Я поставил цель, что сниму двадцать самых разных пауков за июнь таким образом, чтобы виднелся каждый волос на мохнатых лапах.

Вдруг бабочка вздрогнула, будто подгоняя. Она явно была раздосадована моей медлительностью. «Давай, пока я здесь, с тобой, пока у меня не появились важные дела», – шевелила она призывно тёмными усами.

– Ну ладно, ладно, сейчас.

Я щёлкнул раз, ещё раз, третий и заметил, как вибрирует воздух. Ткань больше не спасала. Земля обжигала живот, нежно-розовую кожу ступней. Шершавый ствол, к которому я прислонялся, царапал губы. Но как ни старайся, ни погода, ни окружение не причиняли существенных неудобств и служили невесомой преградой на пути наслаждения от досуга, сочетающего в себе приятное с полезным.

Мне удалось сделать фотографий шесть, как минимум, до тех пор, пока адмирал не поддался неодолимому чувству, что преследует любую бабочку, то есть чувству полёта, и, поднявшись над зарослями, запорхал.

– Быстро же ты!

Я вскочил и, надев шлёпанцы, поставил камеру на дерево, чтобы скрутить одеяло. Так мне открылся вид на тех самых мальчишек в свободных футболках, красных, возбуждённых от игр под открытым небом.

Я уловил горячий запах маринованной курицы и пончиков в пудре.