Даниил Свиридов - Илларион

Секундная стрелка идет точно в ногу со временем, напоминания о делах всплывают на дисплее телефона одно за другим, на рубашке ни складочки, серебристые запонки идеально сочетаются с роскошными часами, волосы аккуратно уложены гелем, растительность на лице выбрита под корень – повседневное амплуа Феликса, который без малейшего затруднения нашел бы себе место в аристократической элите, прокатись он на машине времени лет эдак на сто назад. Там бы его приняли за своего во всем, за исключением лишь одной, но существенной детали – безалаберного приятеля, который вобрал все признаки пропащей богемной личности, начиная от подростковой беспечности и заканчивая беспардонной тягой ко всем жидкостям, что содержат больше четырех градусов.

Феликс переводил взгляд с дороги на угрюмого Айзека и обратно, а на светофорах отрывал руки от руля и принимался спешно бегать пальцами по экрану мобильника, чтобы проверить почту, дописать письмо, отправить сообщение деловому партнеру, назначить ежемесячный конференц-колл с советом директоров. Как только загорался зеленый, Феликс тут же кидал телефон в подстаканник и впивался взглядом в дорогу. Он придерживался правила: осторожность за рулем – гарант крепкого здоровья. К тому же заключению его приводили и правильное питание, и воздержание от алкоголя, и пробежки по утрам, и четкий график сна, но ни к чему из этого не лежала душа у Айзека, приятеля, который, ко всему, являлся еще и непосредственным начальником Феликса. Мало того, стоило мимолетной грусти оставить легкий след на душевном настрое писателя, как он принимался искать горлышко бутылки, словно голодный грудничок – сосок матери. Писатель не сдерживался в желании спать при первых позывах дремоты, не делал различий в полезности пищи, безрассудно рисковал жизнью, когда на кону стояла яркая история, не чурался ударить противника в челюсть первым, за что впоследствии и Феликс обрастал синяками цвета сливы – и даже чаще, чем сам Айз. Но из двух неразлучных с детства друзей доступом к творческим богатствам души обладал только Айзек.

– Врата Трисмегиста захлопнулись, Феликс! Вот что произошло! – отмахнулся Айзек без единой надежды на то, что друг поймет сложную суть его писательских страданий.

– Опять ты за старое? Врата Трисмегиста! Не перекладывай ответственность на абстрактную конструкцию, Айзек. Сколько раз тебе говорил?! Она хороша лишь в пустопорожней болтовне с недалекими студентками за бокальчиком красного. Тебе следует отнестись к делу серьезно и применить прагматичный подход.

– Написать уникальную историю – это тебе не накатать бизнес-план за вечер, чтобы затем канючить у инвесторов денежку, Феликс! В творчестве все происходит по-другому! Про врата Трисмегиста ты зря. Попробуй хоть раз в жизни сесть за что-то, требующее полета мысли, нестандартного мышления… фантазии, в конце концов! Тогда бы ты понял, что врата Трисмегиста закрывает неведомая сила и контролировать ее – все равно что пытаться сдвинуть Землю с орбиты одним усилием мысли! Когда стоит такая задача, то прагматичный подход ничем не лучше абстрактной конструкции! – Степень закипания начальника Феликс всегда определял по тому, насколько живее и агрессивнее становилась его жестикуляция. Теперь, когда Айзек почти тыкал пальцами в лобовое стекло, Феликс предпочел сбавить обороты и попытался воздействовать на друга иным способом.

– Айзек, ты потрясающий писатель. Ты признанный писатель. По двум твоим книгам сняли высокобюджетные кинокартины, а по третьей запустили фильм в производство еще до того, как ты успел ее дописать! Разве это не наглядные признаки успеха?

– Коммерческого успеха, не авторского… – угрюмо покачал головой писатель, меланхолично поглядывая на размытую от дождя улицу. Такой туманный аргумент не устроил Феликса, и он продолжил успокаивать друга:

– Айз, дружище, есть ли объективный смысл переживать так из-за новой книги? Ты сам не свой! Прошел всего месяц, как ты принял решение написать ее, а уже впадаешь в отчаяние от того, что не можешь выдавить из себя ни строчки. Сколько там Данте писал «Божественную комедию»?

– В отличие от меня Данте не творил под покровительством никудышного редактора. Ей-богу, у нее дырки вместо зубов, а через эти гнойные дырки изо рта лезут чужие секреты. Зачем же я растрепал ей свои планы? – изощряясь в самобичевании, Айзек натер переносицу до помидорной красноты.

– Действительно. Зачем?