Жорж Роденбах - Звонарь

Рядом с этим суровым строением, отель Груунтууса, когда работы по его реставрации кончатся, будет приятно радовать взгляд разукрашенной дряхлостью. Окончания этих работ ждали с нетерпением: весь город был охвачен страстью реставрировать старые здания. Горожане поняли свой долг, поняли, что нужно спасать от разрушения погибающую красоту зданий. Все были охвачены божественной любовью к искусству. Городские власти реставрировали общественные здания, частные люди – свои жилища, духовенство – церкви. Казалось, что все подчинились, не рассуждая, магическому знаку судьбы. Весь Брюгге был охвачен этим движением. Все хотели участвовать в создании красоты, помогать городу превратиться в произведение искусства.

Только Борлюйт, инициатор этого движения, немного охладел к нему, с того времени, как его назначили городским звонарем, и он стал подниматься на колокольню. Его мало привлекали предпринятые им работы, изучение планов, хранившихся в архивах, колокольный звон интересовал его больше, чем рисунки и чертежи. Он работал с меньшей напряженностью. Когда он спускался с колокольни, он испытывал потребность овладеть собой, освободить свой слух от шума ветра, сохранившегося в нем, как шум моря сохраняется в раковинах. Весь организм его пришел в расстройство. Он плохо слышал, запинался, когда говорил. Его удивлял звук его собственного голоса. Он спотыкался, проходя по улицам. Вид прохожих раздражал его. Он не мог оторваться от своих грез.

Но когда он овладевал собой, он все же оставался подчиненным чьему-то странному влиянию, изменявшему ход его мыслей, его взгляды. Он стал равнодушным ко всему, к чему раньше относится с такой страстностью. Иногда он совершенно переставал быть самим собой.

Он возвращался с колокольни чуждым жизни.

Поднимаясь на колокольню, Борлюйт оставался на ней дольше, чем того требовали его обязанности. Ему доставляло удовольствие прохаживаться по ней медленными шагами. Он осмотрел самые большие колокола, которых раньше не видел. Сначала большой колокол, повешенный на самом верху колокольни, огромную урну, почтенную своей древностью, отлитую в 1680 году Мельхиором де Хачом, на нем значилось имя его творца. Внутренность его казалась бездной. Можно было подумать, что находишься на скале, вонзающейся в море. Там могло потонуть стадо. Взгляд не достигал дна.

Звонарь осмотрел другой колокол, тоже огромный, но не такой стертый и голый. Металл был убран мелкими украшениями, барельефы покрывали бронзовую одежду, как зеленоватое кружево. Форма, в которой отливали этот колокол, была, должно быть, так же испещрена линиями, как пластинки офортов. Издали Борлюйт слабо различал очертания фигур. Колокол висел слишком высоко. Охваченный любопытством, он приставил лестницу и поднялся по ней. На колоколе была изображена безумная оргия, празднество опьянения и бесстыдства. На поверхности колокола кружились сатиры и обнаженные женщины.

Иногда пары опрокидывались, они соединялись, обнимаясь, сливаясь устами, охваченные яростью желания. Бронза вдавливалась, изображая мельчайшие подробности. Виноградная лоза греха бешено и причудливо обвивалась вокруг колокола, поднимаясь и спадая, с раскиданными, как грозди, женскими грудями.

От времени до времени, возлюбленные, сокрывшись в уединенных уголках, вдали от бешенства пляски, молчаливо вкушали от любви, как от плода. Они являли друг другу обнаженные тела, еще не созревшие для сладострастия. За исключением этих идиллических уголков колокол торжествовал повсюду, воющий и циничный. Каким образом этот колокол находился здесь? Колокол Соблазна, среди своих братьев, спавших без воспоминаний и дурных снов! Борлюйт удивился еще больше, прочтя вырезанную на нем латинскую надпись: «Ilmus ac Rmus D. E. de Baillencourt Episc. Antw. me Dei Genitricis Omine et Nomine consecravit Anno 1629». Это был колокол, о котором ему говорили раньше, антверпенский колокол, висевший там на колокольне церкви Богородицы и подаренный городу Брюгге. Колокол, преисполненный греха, висел на колокольне церкви! Это, действительно, было совсем «по-антверпенски» и гармонировало со взглядами его школы искусства…

Животная радость тела! Казалось, на бронзе запечатлелись идеалы Рубенса и Иорданса, изображавших людское безумие. Подобно солнечным лучам, взрывы инстинкта, бешенство оргий, любовная жажда редко, хотя с бурным излишеством, затопляют Фландрию. Эти образы были скорей антверпенскими, чем фламандскими. Борлюйт вспомнил о чистых мистических образах художников Брюгге…