Роман Шмыков - Шутка

Шли недели и месяцы. Я думал, что скоро мне подарят торт в честь того, что уже как год бодрствую в стенах этой больницы, но нет – на одиннадцати с половиной месяцах выписали. Свечку задуть так и не удалось. Это был крайне сложный период. Физиотерапия давалась очень тяжело. Порой казалось, что даже у Виталия Александровича скоро нервы сдадут, и он запустит в меня чем-нибудь, лишь бы не слышать больше мои писки и стоны при выполнении простейших упражнений. Но я пыхтел, как паровоз, и через раз пускал единственную, но огромную слезу, которая выдавливалась очень долго и потом горделиво, даже манерно, спускалась по щеке.

Мама и папа забрали меня домой, как и обещали. К машине на парковке я смог уже дойти сам. Неуверенной походкой, но без трости, что не могло не радовать. Пап вёл молча и так аккуратно, я сидел спереди, чувствуя спиной, что мама с задних мест любуется моим присутствием. Знаю наверняка, что она там неслышно плакала, ведь, как и папа, считала, что слёзы не для публики, даже если ты хрупкая женщина и в окружении родных. Я облокотил голову виском на стекло и любовался городом. Больница недалеко за его чертой, и сначала мы выезжали из густого леса по тонкой ровной дороге, а потом вырулили на толстое шоссе, ведущее в каменные трущобы. Город приблизился к небу ещё на добрые пару сотен метров. Дома такие высокие, что их верхушки прячутся в лучах солнца.

– Вчера падал снег. – Нарушил тишину папа.

– Сегодня утром даже был небольшой гололёд. Я чуть не поскользнулась у подъезда на лестнице. – Добавила мама с заднего сиденья. – Пришлось зайти обратно домой и переодеться во что-то более удобное. Хотелось быть красивой, эх, а приехала в кроссовках.

– Ничего, мам, я был бы рад тебе, будь ты хоть в лаптях. – Ответил я, повернув голову назад.

Папа тихонько усмехнулся. Потом мы снова ехали молча минут десять, а до дома оставалось ещё несколько километров. Мой мозг помнил этот город почти наизусть, и дорога домой казалась такой знакомой. Но воспоминания, которые хотелось восполнить больше всего, так и не всплыли. Как я очутился в небытии? Ответа не было.

– Лена с Настей хотели присоединиться, но на работе у неё там какой-то завал. Она обещалась сегодня приехать в гости ближе к вечеру.

– А Настя? – выстрелом выпало из моих лёгких. – Она где сейчас?

– Она с Максимом и Людой. – Мама еле скрывала радость в голосе. – Пусть посидит с другим набором бабушек и дедушек, не всё же ей возиться с нами. Они, кстати, сейчас у нас дома, приехали буквально позавчера. Немного заранее до твоей выписки, да и вообще мы их приглашали чуть ли не месяц назад.

– Да, верно. – Подвёл черту папа, заезжая во двор.

Здесь я провёл детство. Здесь качался на качелях, что до сих пор красуются посреди двора, заключённого в кольцо девятиэтажных домов. Лет двадцать назад я думал, что этот огромный двор с его высокими тополями, очерчивающими игровую площадку, и есть настоящий город, а за его пределами ничего нет кроме множества злых и одиноких людей. Это был личный маленький мир, в котором меня ничего не заботило, кроме как вернуться до восьми часов домой, иначе мама накажет и запретит смотреть мультики до девяти.

Папа припарковал машину прямо у подъезда.

– Сегодня повезло. Обычно тут и велосипед оставить негде. – Сказал он, отстёгивая ремень безопасности. Мама сзади уже готова к выходу, взяла свою сумку.

Я справился сам, пусть было немного тяжело самолично открывать двери. Над головой высились голые тополя, а с белого неба падали редкие снежинки, тая ещё на подходе к коже. Я сделал вдох, и всеобъемлющее успокоение наполнило тело. Мама взяла меня под руку, и мы пошли с ней в обнимку, а папа двигался спереди, открывая дверь в подъезд, а затем уже и в квартиру.

Дома нас встретили Максим и Люда. С ними не виделся почти год до комы. Максим вышел с Настей на руках, она была в белой юбочке и с синим бантиком в волосах. Ей потребовалось полминуты, чтобы признать того, кто был когда-то частью её мира, но затем исчезнувшего в первые мгновения его существования. Она потянула ко мне пухленькие ручки и заплакала. Я обнял дочку как в тот первый раз, когда только увидел. Крепко, но нежно. Это моя дочурка, моя родная кровинка.

Она меня узнала. Даже спустя столько лет, когда не видела отца и физически не могла запомнить. Эта связь не рушится временем, только не для нас. Вечер мы провели на кухне, вшестером обсуждая вообще всё, что произошло за эти годы. Настя сидела у меня на коленях и вообще ни разу не попыталась спуститься. Лишь раз я её на горшок сводил, а потом она и уснула на руках. Мама отнесла Настюшку в мою комнату и уложила в кроватку, в которой я сам ещё спал младенцем. Она всё это время стояла на балконе. Папа её почистил и отремонтировал, так что теперь кроватку можно доверить кому угодно. Не развалится, пусть ещё хоть сто лет пройдёт.