Литтмегалина - Дом на берегу

Колин оставался для меня тайной, но что-то я уже начинала понимать в нем. Он не был плох по натуре, но болезненность, бездеятельность и недостаток общения сделали его раздражительным и деспотичным. Привыкший разговаривать с людьми, находящимися в подчиненном положении, Колин усвоил высокомерный, презрительный тон, распространяющийся даже на Леонарда, как я с удивлением обнаружила, когда однажды Леонард заглянул к нам на урок.

– Главное, не перенапрягайте его, – указал Леонард. – Напряжение может негативно сказаться на его здоровье, – он сощурился и переместился от полосы света. – И зачем вы раздвинули шторы? Свет ему вреден.

– Но разве…

– У вас есть возражения? – Леонард поднял брови.

– Нет, мистер Леонард, нет, – быстро ответила я.

– Хорошо, – его лицо выразило участие. – Обращайтесь, если у вас возникнут вопросы или затруднения.

Он вышел, и мои невысказанные возражения остались при мне.

«Как солнечный свет может быть вреден?» – думала я, спускаясь в оранжерею после занятия. И что значит «не перенапрягайте его»? Колин занимается от силы два часа утром, а потом лежит и смотрит в потолок весь оставшийся день. И разве не полезнее больному ребенку занять свой ум, отвлечься от своего состояния? Последствия этой «незанятости» я наблюдала регулярно. Иногда казалось, что Колин вообще ни о чем больше не может говорить, только о том, как он болен да как ему плохо, хотя никогда не мог внятно ответить на вопрос, что именно у него болит. Однажды я не выдержала и высказалась, что, если бы Колин меньше размышлял о своем скверном здоровье, оно и не было бы таким скверным.

В оранжерее я увидела Грэма Джоба, с которым успела познакомиться раньше. Это был сутулый, но крепкий еще старик, всегда с сердитым выражением на морщинистом лице, всегда погруженный в свои мысли. Его седые волосы торчали, колючие, как проволока, усы были желтые от дыма. Несмотря на его угрожающий облик, он мне нравился. «Добряк, – отзывалась о нем миссис Пибоди. – Но жизнь побросала, и стал он твердым, точно зачерствевший каравай». У Грэма Джоба был сын, жокей, погибший лет десять назад, когда во время забега его сбросила лошадь. Жена умерла еще раньше, и с тех пор Грэм Джоб остался совсем один. Когда бы я его ни видела, он всегда был чем-то занят. Вот и сейчас, взобравшись на стремянку, срезал отмирающие листья с длинной гирлянды ползучего растения. Я подняла один листок.

– Что нужно сделать, чтобы помочь больному? – задумчиво спросила я.

К цветам это не относилось, просто мысли вслух, но Грэм Джоб ответил:

– Поставить ближе к свету и взрыхлить почву, – и слова его пришлись как раз кстати.

Мне представилась комната Колина. Ни книг, ни игрушек. Вот уж точно цветок в засуху. Да его меланхолия следствие обыкновенной скуки! «Я займусь им, – пообещала я себе. – Непременно».

Всю ночь я провертелась на кровати, обуреваемая жаждой деятельности. Заснув под утро, вскоре я была разбужена тоскливым, злым плачем Колина, и поняла, что на сегодня занятия отменяются.

После завтрака в общей столовой, этой тягостной, смущающей процедуры, которую я проходила каждое утро, хотя предпочла бы позавтракать с миссис Пибоди в кухне, я попыталась поговорить с мистером Леонардом насчет моих планов.

– К сожалению, я вынуждена отметить, что навык чтения у Колина развит недостаточно. Конечно, есть учебники, но они для него малопривлекательны. Полагаю, будь у Колина яркие, интересные книги, он уделил бы им больше внимания. Таким образом он бы убыстрил темп чтения и заодно улучшил свое правописание, запоминая, как пишутся слова.

Взгляд Леонарда, обращенный на меня, был участливым и пустым.

– Конечно-конечно, все, что считаете нужным. Составьте список необходимого и передайте Немому, – быстро согласился он и отвернулся, демонстрируя, что разговор закончен. У меня возникло ощущение, что все, относящееся к процессу обучения кузена, мало его интересует.

Я взяла в своей комнате бумагу и карандаш и спустилась в кухню. Посмотрела на чистый лист, припоминая книги, которые произвели на меня сильное впечатление в детстве. Мне были нужны те из них, что соединяли в себе увлекательность и доброту, которая могла бы стать светом для тех ростков хорошего, что сейчас прозябали во мраке души Колина.

– Что вы задумали, милая? – спросила миссис Пибоди. От нее пахло сдобой, а руки у нее были белые от муки – она пекла пирог.

– Мне нужно съездить в город и выбрать несколько книг для Колина.