Владимир Нестерцов - В гостях у Папского Престола

Кроме того, я ни в коей мере категорически не желал отказываться от казачества, мне это нравилось, меня к этому готовили, а особенно после битвы я понял: это мое. До меня только сейчас дошло, что я натворил. Я рубил людей своей саблей так, что только слышался хруст костей да звон стали от разрезаемых доспехов или перерубленных мечей. Три половинки некогда единого целого медленно расслаивались, опускаясь на землю в недоумении. С другой стороны, татарские наездники тоже были не лыком шиты. Их кривая сабля могла разрубить всадника до пояса. Все зависело от силы удара и умения. Вон сколько всех – и их, и наших – навечно застыло на косе.

Так что теперь передо мной был выбор: или дальше добиваться расположения Баси, или забыть ее. Я не готов был сейчас принять решение, поэтому посчитал, что стоит подождать. Надо отвезти Басю ее родителям, а затем вернуться на Сечь и там уже все хорошо обдумать. Определившись с ближайшими задачами, я пошел туда, где ждали меня девушки. Умытые и отдохнувшие, они были неотразимы. Казаки вьюном ходили возле них, предлагая всевозможную помощь. Отозвав в сторону Басю, я предложил ей немедленно отправиться домой. Она согласилась, томно опустив голову вниз и спрятав лицо в копне своих волос.

Не теряя времени, я поймал двух приличных лошадей, приладил им седла и помог девушке взобраться на одну из них. Прикосновение к ее телу вызвало у меня бурю эмоций.

–Неужели атаман прав по поводу женщин? – подумал я, глядя на зарумянившееся лицо моей спутницы. Вскоре мы оставили поле битвы позади и, подгоняемые попутным ветром, мчались к нашей цели. В дороге обошлось без происшествий. Уже на следующее утро мы подъезжали к дому ее родителей. Радости по поводу ее возвращения, как и слезам, не было предела. Пережив все это, я на прощание получил холодный кивок и двинулся в обратный путь, думая о том, что атаман в чём-то прав относительно женщин. Утешило меня только то, что я осознавал, что по – другому я поступить не мог.

Приехав на Сечь, я занялся своим привычным делом: стал переписывать и сортировать трофеи. Атаман со мной больше ни в какие разговоры не вступал, давая возможность самому принять решение. Казаки отдыхали, залечивали полученные в битве раны да предавались воспоминаниям о своих погибших друзьях. Взамен безвозвратно ушедших набирали новых, из числа участников сражения, изъявивших желание служить в том или ином курене. Возле них вьюном кружился посол Папы Римского, выспрашивая подробности битвы и мнение казаков на возможные последствия их победы. И хотя он утверждал, что не знает языка, тем не менее, очень ловко вызывал казаков на откровения, хваля их за боевые качества и ловкость. Таким образом, как переводчик я был не востребован, поэтому занимался своими прямыми обязанностями и размышлял о том, что мне ближе: Бася или казацкая вольная жизнь. Вот если бы все это объединить в одно целое! Но чудес не бывает, решение должно быть одно раз и навсегда. Я даже похудел от мыслей на эту тему, ведя с собой постоянные дискуссии и убеждая себя в правильности того или иного решения, но окончательно определиться так и не мог. Как говорится, помог случай. В один из дождливых дней на Сечь прискакал гонец, который привез письмо для посла. Прочитав его, итальянец сразу засобирался в дорогу и обратился с просьбой к атаману отпустить меня с ним как переводчика и как личного телохранителя. При этом он отметил, что недолго будет в Риме и скоро вернется обратно. Вызвав меня к себе, атаман предложил мне собраться в эту поездку и, будучи в папской столице, узнать побольше новостей, особенно в отношении казачества, его дальнейшей судьбы и планов, которые строит папский престол касательно Запорожской Сечи. Это поможет определиться казачеству в своём выборе: или Рим, или Польская корона. В случае плохих вестей атаман рассчитывал на помощь Донского казачества и на возможное сотрудничество с московским государем. Пришло время чётко осознать, в какую сторону двигаться и к какому престолу приложить свою голову. Естественно, это должно оставаться в секрете, так как о моем задании будут знать всего два человека – атаман и я. И когда я вернусь, но вдруг его уже не будет, то мне следует присмотреться к преемнику, прежде чем открыть тайну. В случае, если я по каким-либо причинам не захочу с ним разговаривать, то мне нужно будет собрать круг старых казаков и выступить на нем. Чтобы они понимали, что я действую от лица атамана, он дал мне тайный пароль, который знают только посвященные. Приняв все это к сведению, я пошел собираться в дорогу. Прежде всего мне необходимо было спрятать свою саблю, ставшую уже всем известной. Дождавшись полночи и убедившись, что все заснули, я взял ее и понес в рощу, выскользнув из куреня и ужом пробравшись сквозь дозоры. Хорошо, что лунный свет, хоть и не был особенно ярким, но давал мне возможность достаточно хорошо ориентироваться в темноте. Спрятавшись в кустах, я затаил дыхание и стал прислушиваться к темноте, причем делая это всем телом, припав к земле и впитывая в себя все шорохи, которые издает чаща. Медленно поворачиваясь влево или вправо, я убедился, что за мной слежки не было и можно дальше продолжать двигаться. Приподнявшись с земли, я тихонько подошел к круче Днепра, где на самом обрыве росло одинокое дерево. Привязав к нему веревку, я засунул за пояс саблю, завернутую в кусок турецкой ткани, и стал медленно спускаться вниз, туда, где находилась случайно обнаруженная мною пещера. Со стороны воды она была закрыта дикими кустами, которые намертво вцепились в глинистую почву, где темными пятнами выделялись огромные скальные наросты. Раскачиваясь от налетевшего ветра, я вскоре достиг нужного уровня, приостановился и, раздвинув колючие кусты, пробрался в темный зев открывшейся пещеры. Ориентируясь в темноте, я наощупь нашел нужное мне место и бережно спрятал саблю, придавив ее сверху камнем. Затем, удалив следы своего присутствия, я тем же способом поднялся наверх. Отвязав веревку и выждав момент, когда луна оказалась прикрытой темной тучкой, я проскочил в чащу, а затем, предпринимая все меры предосторожности, добрался и до куреня. На всякий случай, посидев немного на улице, я зашел вовнутрь и расположился на своем спальном месте. Мои соседи храпели вовсю: кто с бульканьем, как будто бы пил воду, кто со свистом, кто с перерывами, доводя свой храп до самой совершенной ноты, а потом замолкая, словно прислушиваясь к своим руладам и любуясь произведенным эффектом. Казалось бы, спать было невозможно. Но месяцы «тренировок» в таком совместном проживании приводили к тому, что человек привыкал к этому фону, и когда не было такого мужского хора, то и засыпал как-то неспокойно, постоянно прислушиваясь в надежде на «колыбельную», под которую он привык комфортно себя чувствовать.