Александр Уваров - Сердце [СИ]

«Как это… Сканирует, что ли?» — вспомнил Дмитрий Иванович мудрёное слово.

Рисунки — разноцветные плывущие пятна с размытыми краями, поверх густо исчёрканные ломаными жёлто-зелёно-красно-лиловыми линиями, отражались в глазах Пришельца, за секунды отпечатывались в них. И после каждой пролистанной страницы угольные глаза на миг бледнели и вспыхивали острыми, серебристо-белыми огоньками.

— Хорошо, — сказал Пришелец. — Хорошо…

«Что там хорошего? — недоумевал Дмитрий Иванович. — Так, с красками вот вожусь… Тамарка-то мазнёй это называла… Да разве она понимает? Разве понимает?»

— Хорошо, — повторил Пришелец и закрыл блокнот.

Но вернул его, а положил рядом с собой. И даже ладонью прижал, словно боялся, что автор решится вдруг — и кинется отнимать.

— А я что говорю? — радостно заурчал Фёдор. — Я ведь абы кого не приглашаю. Гость дорогой, чудесный гость. Такого лечить можно, и нужно даже!

Пришелец кивнул и кинул старое, истлевшее покрывало себе на ноги.

— Мёрзну, — пожаловался он.

— Это бывает, — заметил Дмитрий Иванович.

И подумал: «Ночь, должно быть, уже. Тамара волнуется… Нехорошо как-то всё вышло, нехорошо. Такие дела…»

— Это было много лет назад, — сказал Пришелец. — Трудно понять, но ты сможешь. Ты — особенный, теперь я точно это знаю. Не то, чтобы возлюблен властителями твоего мира… Они, пожалуй, и не знают о тебе. Они вообще мало кого знают лично, разве только раз в тысячу лет пара-тройка ваших уходит на встречу. Остальные — сами по себе. Но тебе кое-что дано. Хочешь ты этого или нет, осознаёшь ты это или нет, нравится тебе это или нет, но тебе дано. Не так много, но дано. Ваш мир скуп. Он редко даёт глаза. Он редко даёт человеку больше одного сознания. У тебя их два. Одно — то, что положено. И второе — то, что даёт возможность видеть. Ты можешь видеть. Поверь мне, это никому не интересно…

«Верю», — отчего-то сразу согласился Дмитрий Иванович.

— …Кроме тебя, — продолжал Пришелец. — Да ещё, пожалуй, меня. А знаешь, почему?

Дмитрий Иванович отрицательно помотал головой.

— Потому, — ответил Пришелец, — что я видел твои рисунки. Только это были не рисунки. Это картины. Картины моего мира! Понимаешь? Моего мира! Небо моего мира! Небо моей планеты! Понимаешь ты это? Осознаёшь, что сотворил ты? И как, как ты, больной житель убого мира, смог увидеть такое? Как?!

Он провел пальцами по одному из рисунков (большое сине-лиловое пятно расползлось по листу, будто разбухшая грозовая туча), словно ощупью проверяя увиденное.

— Да! — выкрикнул он. — Точно… Помню…

Дмитрий Иванович вздохнул и пробормотал, боязливо косясь на уткнувшегося ему лбом в плечо Фёдора:

— Да я так… С восьми лет, знаете ли… Если того не раньше. Как то скарлатиной заболел. Тяжело было, температура высокая. Текло что-то изо рта, нехорошо было. И дышать тяжело. Казалось даже, что умру скоро. Хотелось чего-то… Чтобы вместо комнаты, вместо обоев надоевших, бледно-жёлтых с серыми пятнами. Так обидно было — всё, что есть в жизни, так это только то, что окружает. А что окружает?

— Я помню, — не слушая сбивчивую речь гостя, продолжал Пришелец. — Вот такое вот небо было. Много, много лет назад. Я уже и сам плохо помню, но помню… Жарко. Кажется, тёплое время. Воздух другой, другие запахи. Иная жизнь. Я лежу на траве, трава щекочет затылок, запястья. Жуки большие, прозрачные, будто из хрусталя. Летают надо мной, садятся мне на лицо, на руки, на живут. Свистят, пронзительно свистят. И ползают, ползают. Колючие, щекочущие лапки. И небо! Такое небо! Именно такое небо! Я смотрел на него. Тогда, в тот день, давний, далеко уже ушедший от меня день. Именно таким было небо в тот день! Ты увидел его… Быть может, мы одновременно смотрели на него. Ты — из своего мира, я — из своего. Неужели было так?

— Холодно было, — сказал Дмитрий Иванович. — У меня тогда неба не было. Снегопад. Низкие, серые, тяжёлые облака с тёмно-грифельными краями. Я стоял у окна, смотрел на снег. Болело горло, ужасно болело горло. Хотелось красок, просто красок — любых, любых… Я достал альбом и начал рисовать. Здоровье моё с тех пор не поправилось. Выжил, но едва ли стало больше радости в жизни. Горло каждую зиму болит так же, как болело тогда. И дышать не легче. Зимой — от холода, летом — от пыли и жары. Сегодня вот и сердце прихватило…

— Сознание, — прервал его Пришелец. — Я потерялся. Тот день был последним. Потом я ушёл. Я покинул свой мир, ушёл путешествовать, гулять, бродить по чужим краям. Чужим, чужим… Вот настал этот несчастный день — я всё-таки заблудился. Потерял карту, свернул не туда. Мой корабль разбился при посадке. Он горел на болотистой пустоши, я полз. Полз, цепляясь пальцами за каменистый грунт чужой планеты. Я полз. Вашими днями, вашими ночами. Добрался до города. И продолжал ползти, теперь уже только ночами. И заполз сюда… В этот грязный, зловонный, в этот проклятый подвал! Я предполагал, что подобное может случиться. Весь терялись и до меня. Не возвращались… Нас много, таких вот странников. Нас ищут, нас ждут. Конечно, за нами придут когда-нибудь. Не знаю, когда… Через годы, десятилетия… Видишь ли, Дмитрий, Вселенная велика. Очень велика. Даже для наших спасателей, лучших спасателей в мирах Внешнего круга. Они ищут нас, они зовут нас, но зов их стихает так быстро. Быть может, они где-то рядом. Каких-нибудь пара десятков парсеков отделяет меня от спасения. Но я не вижу их, а они — меня. И сколько ещё таких потерянных страдальцев в иных мирах? Сколько ещё потерянных пришельцев из моего мира ждут спасения? И что остаётся нам? Ждать, ждать спасения. Но я же не хотел этого! Я не мог просто потеряться! Не мог, Дмитрий! Сколько раз я пытался уйти отсюда, сколько раз! Ты думаешь, мне хорошо здесь? Ты думаешь, мне приятно подыхать в этом дерьме?! Нет, Дмитрий, нет. Я болен, пойми, я болен! Я могу не дождаться спасателей. Срок мой близок, защитный кокон…