Карен Макквесчин - Проклятие Гримм-хауса [litres]

– Что ты тут возишься в чаще? – она брезгливым кивком указала на заросли.

– Гуляю на свежем воздухе, – ответила Хэдли. – Разминаюсь.

– Разминаешься, и всё? – она нависла над девочкой холодной тенью. – А кому это ты кричала?

– Никому.

– Никому?

– Ну да, никому. Иногда я так делаю – просто кричу.

Тётя Максин так схватила Хэдли за руку, что стало больно.

– А знаешь, что я делаю с лгунами? – визгливо выкрикнула она. Ветер так раздувал буфы у неё на рукавах, что она казалась огромной.

Хэдли едва заставила себя заговорить:

– Я не лгу… – У неё перехватило дыхание – с такой силой её рванули и потащили через сад. – Пожалуйста! Стойте! – взмолилась она.

Тётя Максин встала как вкопанная и с лёгкостью подняла её над землёй.

– Ой, больно! – закричала Хэдли.

– Это, по-твоему, больно? – рычала тётя Максин. – Ты понятия не имеешь, что значит боль! – Она грубо отшвырнула девочку, и та беспомощно скорчилась на траве. – Здесь, в Гримм-хаусе, слушают старших! Здесь не говорят с посторонними. Здесь повинуются тётушкам. Понятно?

– Да, – сказала Хэдли.

– Да, и дальше?

– Да, тётя Максин! – она подняла взгляд на силуэт женщины: свет падал на неё сзади, превращая в чёрную тень. Тётки каждый день одевались в одни и те же одинаковые платья: синие и в рюшечках, больше подходившие малышкам, чем взрослым леди. Однако на них это почему-то выглядело не смешно, а устрашающе.

– Повторяй за мной, – тётя Максин наклонилась к Хэдли нос к носу, – в Гримм-хаусе всегда слушают старших.

– В Гримм-хаусе всегда слушают старших, – Хэдли сделала отчаянную попытку, чтобы её голос не дрожал.

– Не говорят с посторонними.

– Я не буду говорить с посторонними.

– И ты будешь повиноваться тётушкам! – тётя Максин угрожающе покачала пальцем.

– Я буду повиноваться тётушкам.

– Что ещё надо сказать?

– Простите, тётя Максин. Я очень, очень сожалею.

– А по тебе не видно, – тётя Максин снова улыбнулась. Но на этот раз это была откровенная улыбка злорадства. Она подняла Хэдли на ноги, грубо рванув за волосы. – Ну, теперь пора наказать тебя по-настоящему, – и тётя Максин направилась к дому, прямая как палка.

– Простите, – тупо повторяла Хэдли, едва поспевая за ней. – Простите.

На пороге тётя Максин толкнула девочку что было сил. Хэдли споткнулась и рухнула на пол. Но не успела она подняться, как старуха снова толкнула её и рявкнула:

– Немедленно ступай на кухню, жалкое отродье, и сядь там! – Она вынула кольцо с ключами и старательно заперла дверь изнутри.

Хэдли повиновалась: выдвинула стул из-за стола и села. Стиснув кулаки, она изо всех сил старалась держаться. « Не реветь! Не реветь! Не реветь! » – повторяла про себя она. Папа говорил, что бывают моменты, когда надо перестать сдерживаться и дать волю инстинктам. Её инстинкты вопили о том, что ей надо убираться отсюда подобру-поздорову, но сейчас она не могла ни драться, ни бежать. Значит, пока лучше будет держаться и ждать удобного случая.

В кухню вошла тётя Максин. Стоило ей протянуть руку, и Хэдли невольно отшатнулась, ожидая худшего, но старуха не ударила её, а вместе со стулом выдвинула на середину пустого пространства.

– Ну-ка, полюбуемся на эту мелкую лгунью! – приговаривала она, включая верхний свет.

Хэдли подслеповато замигала и постаралась пригладить растрёпанные волосы.

– Я ведь сказала, что сожалею. Я обещаю, что больше со мною не будет проблем.

– Сожалеешь? – тётя Максин откинула голову и расхохоталась. – Сожаление не вымоет за тебя посуду, девчонка! Сожаление не сделает тебя выше и не поможет прожить дольше. Сожаление – пустое, ничего не значащее слово. Тебе следует найти что-то более подходящее.

– Конечно, вы правы. Я сожалею.

– Ну вот, опять ты за своё!

– Я сожа… То есть… – Хэдли даже хлопнула себя по губам. – Беру его назад. Я больше не буду так говорить.

Тётя Максин моталась по кухне взад-вперёд в своём развевающемся платье. Свет был такой яркий, что Хэдли могла рассмотреть каждую линию и морщинку у неё на лице. Ей показалось – или тётка и правда заметно постарела за последние дни? Во всяком случае, на руках и на лице появились новые старческие пятна. Наконец тётя Максин остановилась и ткнула грязным указательным пальцем Хэдли в подбородок:

– Ты не встанешь с этого стула, пока я не разрешу. Поверь мне, придётся тебе просидеть здесь всю ночь, – она стояла так близко, что Хэдли почувствовала исходивший от тётки запах прокисшего молока. – Ты меня поняла?