Петернелл ван Арсдейл - Пожиратели душ

Девушке вспомнилась нить, протянувшаяся от руки одной сестры к другой через нее, Алис. Невозможно представить, что эта нить могла порваться.

– Почему? – спросила Алис.

На миг круглые глаза Анжелики сузились, и в носу у Алис защипало от острой горечи. Потом серые глаза снова расширились и засверкали.

– Из-за мальчика. Она ревновала. Он повсюду следовал за нами. Хотел быть с нами, быть как мы. Я жалела его. Но моя жестокосердая сестра хотела, чтобы я его бросила. А я отказалась.

Дельвин. Алис вспомнила, как он звал ее. Тоска Дельвина проникла в нее, затаилась в глубине ее существа.

А голос Анжелики ласково пропел:

– Пойдем со мной, Алис. Ты больше не с ними, с теми. В тебе живет такой же голод, как во мне. Пойдем отдохнем вместе, и ты никогда больше не познаешь голода, усталости или одиночества.

Наступала ночь, голос Анжелики убаюкивал. Так легко было последовать за ней, упасть в выстланные листьями объятия и стать тем, чем Алис суждено стать. Девушка закрыла глаза и попыталась представить, каково это – превратиться в одно из этих деревьев, увитых длинными лозами, словно зеленым нарядом, с волосами из мха.

Но остается Провал. Вот он, этот Провал, ужасающий и бездонный. Он расширился и углубился, он еще огромнее и страшнее теперь, когда Алис закрыла глаза. И хотя Провал снова исчез, едва она подняла веки, девушка по-прежнему ощущала его. Он не был видением, он настоящий, и он здесь, и Анжелика – его часть. Она хочет и Алис затянуть в Провал. Желание Анжелики проникло в нее, и девушка почувствовала, как нутро свернулось и подступило к горлу.

– Нет, – ответила она Анжелике. – Нет.

Алис начала спускаться, поскользнулась и стала падать, цепляясь ногтями за ветки дерева. А вслед летел смех Анжелики, жуткий и режущий, как осколки стекла.

– Ты придешь ко мне, Алис. Ты такая же, как я. Такая же.

После этой ночи Алис потеряла всякую надежду. Ей хотелось верить, что Анжелика лжет. Она чувствовала ее обман, его мерзкие испарения витали над усыпанными листьями волосами. Но в одном Алис была твердо уверена, и случай с Керис служил тому подтверждением. Тут Анжелика не лгала: Алис все больше становилась такой же, как сама Анжелика. Такова была ужасная истина.

Когда Алис в тот вечер вернулась из леса в лагерь, все ее чувства обострились, что слегка испугало девушку. Мать однажды предупреждала ее о необходимости держать в узде способность чувствовать болезни, ведь одно только это могло спровоцировать у деревенских невежд подозрение в колдовстве. Сколь бы ни были остры чувства Матери, даже она не смогла бы постичь то, что творилось сейчас с Алис. И до встречи с Анжеликой озера, где обитали торговцы, казались девушке шумным, суетливым местом, но теперь каждая секунда пребывания здесь превратилась в жутчайшую какофонию. Слишком много ощущений, слишком глубокое проникновение в их смысл. Алис втягивала в себя воздух, скорее подчиняясь инстинкту, чем следуя желанию, и чуяла не запахи пищи и людей – мяса, пота, волос, – но страх, ярость, одиночество. Она воспринимала их не только через нос, но и впитывала кожей. Волоски на руках поднимались дыбом в ответ на шепот вокруг костров. А шептались озерские о тварях и нежитях, что поджидают в темноте. В такие моменты Алис обуревал голод пополам с возбуждением. И она отшатывалась от самой себя.

Пища снова потеряла вкус. На следующее утро после встречи с Анжеликой, когда Алис попыталась съесть на завтрак пирожки с рыбой и хлеб, предложенные Бети, оказалось, что на вкус они отдают золой. В страхе, что Бети, Паул и Сиан спросят, почему она не ест, Алис заставила себя откусывать небольшие кусочки, потом вставала под предлогом, что надо сходить за водой, хлебом или добавкой, и забирала с собой тарелку, потихоньку вытряхивая еду обратно в котел. Два дня спустя ей пришлось затянуть туже ремень вокруг пояса, чтобы штаны не сваливались.

Но еще хуже были видения. Днем Провал являлся ей постоянно. Алис стала бояться моргать. Едва она закрывала глаза, черная пустота полностью завладевала ею. Все вокруг исчезало, пока болезненное биение сердца не возвращало ее в реальность, к обычному пейзажу Лэйкса. Алис была здесь, настоящая, во плоти; она прикасалась и чувствовала прикосновения, и при этом ее здесь не было. В ее жизни не осталось ничего реального. Лэйкс и его жители, Паул, Бети, Сиан, – все они казались плодами воображения: прикоснись – и рассыплются в прах.

Все, что Алис видела и слышала, к чему прикасалась, стало тусклым. Ей казалось, что свет внутри нее иссяк – свет, о существовании которого она даже не подозревала, пока он не начал затухать, а от прежнего огня осталось лишь тление.