Саманта Швеблин - Дистанция спасения [litres]

Кучка деревьев дает немного тени, и мы садимся на бревна недалеко от колодца. Со всех сторон тянутся соевые поля. Вокруг много зелени, зелень благоухает, и Нина спрашивает меня, не можем ли мы задержаться еще хотя бы на немного. Совсем на немного.

Знаешь, это мне уже неинтересно.

– Слишком много всего произошло, – говорю я Карле.

Она хмурится и достает мате, но не уточняет, что именно я имею в виду.

– После того, как ты рассказала мне про Давида, – добавляю я.

На самом деле это нас с тобой никуда не приведет. Если бы ты знала, как дорога сейчас каждая минута, ты бы не тратила время на пустяки.

Я радуюсь, нам хорошо и спокойно вместе. Но вдруг все как-то разом расклеивается.

Когда именно все начинает расклеиваться?

– Так что же все-таки случилось с Давидом? Почему он так сильно переменился? – спрашиваю я Карлу.

– Пятна, – отвечает Карла, несколько раз поднимая и опуская одно плечо, и получается это у нее, как у капризной маленькой девочки. – Сперва меня больше всего беспокоили пятна.

Нина ходит вокруг колодца. Сделав несколько шагов, она останавливается, наклоняется над кирпичным краем, заглядывает в темную глубину и выкрикивает свое имя, а потом “по-благородному” говорит: “Мы в восторге”, и эхо повторяет ее голос, но уже чуть глуше. Нина произносит и другие слова: “Привет”, “Нина”, “Привет, я Нина” и “Мы в восторге”.

– Но было и кое-что другое, – говорит Карла и передает мне мате. – Ты, разумеется, думаешь, что я преувеличиваю и что это я сама свожу мальчика с ума. Вот и вчера, когда ты на меня кричала…

Куда делись ее золотистые бретельки, между тем думаю я. Карла красивая. Твоя мама, Давид, очень красивая, и почему-то, вспомнив про ее бретельки, я немного растрогалась. А еще меня начинает мучить совесть из-за того, что я наорала на нее вчера.

– Пятна появились у него позже. И хотя женщина из зеленого дома сказала, что Давид выживет, в первые дни у него была очень высокая температура, он весь горел, бредил и только на пятые сутки, не раньше, ему стало чуть полегче.

– Так чем он все-таки отравился?

Карла повторила прежнее движение плечом.

– Такое здесь у нас случается, Аманда, мы ведь живем в деревне, кругом посевные поля. Здесь люди очень часто болеют, а если и выздоравливают, то все равно что-то остается, какие-нибудь странности. Таких сразу замечаешь, идя, например, по улице, и как только ты научишься их замечать, тебя удивит, до чего их много. – Карла передает мне мате, потому что хочет достать сигареты. – Жар у Давида спал, но он долго не начинал снова говорить. Потом – и очень постепенно – стал произносить некоторые слова. Хотя, если честно, Аманда, выражался он после болезни очень необычно.

– Что значит “необычно”?

– Ну как тебе лучше объяснить? Необычное, оно ведь может и вполне укладываться в норму. Необычно может звучать, допустим, сама по себе фраза “Это не важно” вместо ответа на любой вопрос. Но если твой сын никогда раньше так не отвечал, а теперь, после того как ты в четвертый раз спрашиваешь его, почему он не ест или не холодно ли ему, или велишь ему ложиться спать, он отвечает, еле-еле выговаривая слова, как если бы только недавно выучился говорить: “Это не важно”, – клянусь тебе, Аманда, у тебя бы тоже задрожали руки.

И это тоже не важно, Давид? Ты ничего не хочешь сказать по этому поводу?

– Наверное, он услышал что-то в таком духе от женщины из зеленого дома, – говорю я. – Наверное, это последствие шока от всего, что он испытал за те дни, когда лежал в бреду.

– Тогда я тоже как-то так себе это объяснила. Но однажды я лежала у себя в спальне на кровати, глянула случайно в окно и увидела сына в саду, за домом. Он сидел на корточках спиной ко мне, и я не могла как следует разглядеть, что он там делает, но забеспокоилась, трудно объяснить почему, пожалуй, что-то в его движениях меня испугало.

– Это я прекрасно могу понять.

– Да, каждая мать такое поймет. Ну вот, я, разумеется, сразу бросилась туда. Но, сделав всего несколько шагов, остановилась как вкопанная. Он хоронил утку, Аманда.

– Утку?

– Ему было всего четыре с половиной года, и он хоронил утку.

– А почему он хоронил утку? Они что, залетают сюда с озера?

– Да. Я окликнула его, но он не отозвался. Я присела на корточки, потому что он смотрел вниз, а мне хотелось увидеть его лицо, мне хотелось понять, что происходит, и не только с уткой, но и с ним самим. Лицо у него было красное, а глаза распухли, как будто он долго плакал. Он копал землю своей пластмассовой лопаткой. Ручка лопатки была уже сломана и валялась рядом, и теперь Давид ковырял землю оставшимся квадратиком, который был чуть больше его руки. Утка лежала тут же, сбоку от него. Глаза у нее были открыты, и лежала она так, что шея казалась длиннее и гибче, чем бывает в действительности. Я попыталась выяснить, что же случилось, но он так и не поднял на меня глаз.