Гарднер Дозуа - За темными лесами. Старые сказки на новый лад [litres с оптимизированной обложкой]

– Хорошо, волчонок. Прекрасно. Теперь мы готовы.

Горло сжимается, и мне едва удается спросить о том, о чем я так боялась спрашивать до сих пор.

– А это больно? – хриплю я.

– Не настолько, чтоб горевать из-за этого, – отвечает тетушка и велит мне закрыть глаза и снова вспомнить прошлую ночь – как я бегу босиком, сама не зная, куда и зачем, но все равно бегу, ведь что-то тянет меня вперед, зовет к себе…

– Алая нить, – шепчу я.

– Да, – отвечает тетушка, – отыщи ее, она твоя.

Я начинаю думать о нити, вспоминаю, как она перехватывала грудь, увлекая меня за собой, ищу ее в себе, внутри, и вот она – лежит на ладонях, скользит сквозь пальцы, луна бренчит на ней, звук наполняет все тело, нить натягивается, а я тяну ее к себе, и вдруг нить подается. Чувствую свободу и гибкость ног…

…а алый узелок распускается…

…а за ним расплетается все тело…

…и тут же сплетается снова…

…и принимает обличье Волка.

Чтобы быть волком, волку не нужно слов. Они бесполезны, как платье и нож, когда тебя греет собственный мех и кормят собственные клыки. Волки видят и слушают мир, с головой погружаются в его запахи. А еще у волков есть язык, чтобы чувствовать вкус крови зайца и мяса оленя. Или лизнуть морду другого волка и тем показать, что мы в одной стае и чтим это.

Я чту, уважаю и тетушку, и ее супруга: они – старшие, вожаки.

Ее супруг – тот, что дарит мне кролика, позволяет вгрызться в его мягкое белое брюшко и выпустить на снег дымящиеся потроха, чтобы дать понять: в стае мне всегда рады.

Жизнь волка – охота, и сон, и возня со щенятами тетушки и другими щенятами в стае. Это пиршество, когда нам удается загнать дичь, и голод, когда дичи поблизости не найти. Это запахи, говорящие нам, кто и когда здесь прошел, вернулся ли он обратно тем же путем, или просто ушел куда-то вдаль. Это твой вой, летящий по ветру, и чье-то ответное пение, доносящееся из-за леса.

Волк следит за трудами людей, наблюдает, как они крадутся с ружьями по лесу, как расставляют капканы… Обленились настолько, что для охоты им мало собственных зубов и когтей. Волк смотрит, волк видит – и тихо, как тень, ускользает в лес.

Что знает волк, того человеку не знать никогда. Так было, так будет.

Бешеный стук сердца, бьющаяся в жилах кровь, пар, рвущийся из ноздрей на морозе…

Земля под ногами нас кормит. Луна благословляет нас с небес.

Но вот луна снова набирает силу, тетушка тычется мордой мне в бок, щиплет зубами за загривок. Я встряхиваю плечом: я – волк и больше никогда не стану девчонкой. Но она рычит, щелкает зубами, не сводит с меня желтых глаз, напоминая о данном слове.

Меня одолевает великий стыд – ведь это хуже, чем не поделиться добычей, и я, поджав хвост, бреду следом за тетушкой до самого логова бабушки.

У крыльца пахнет женщиной – моей собственной мамкой, она приходила и ушла сегодня, совсем недавно. Алая нить тянет меня вперед, тетушка снова рычит, ее умная лапа поднимает задвижку, и она втаскивает меня в дом, пока не началось превращение.

Сердце щемит от тоски. Тяжело дыша, оборачиваюсь и вижу, что тетушка так и осталась в волчьем обличье. Хоть в доме и темно, а в темноте я больше видеть не могу, света луны за окном достаточно.

– А ты не собираешься превращаться? – спрашиваю я.

Тетушка склоняет голову набок. Я уже знаю, что это значит: вопрос мой глуп, и отвечать – ниже ее достоинства. Поднимаюсь на ноги, растираю голые плечи. Капельки пота замерзают на коже. Пожалуй, никогда в жизни я еще не чувствовала себя настолько голой…

Такое ощущение, будто шкуру украли.

Тетушка резко, хрипло тявкает, велит глядеть внимательнее, и я вижу: на столе лежит мой аккуратно свернутый плащ, а рядом стоит корзинка.

Никчемный девчачий нос больше не чует мамкина запаха, но я знаю: все это – ее рук дело. В корзинке хлеб, крутые яйца, толстые ломти копченой свинины и сидр – тетушка указывает на него носом, и я тут же выпиваю его без остатка. Под плащом – чистая сорочка, которую я спешу надеть, а еще шапочка, кертл и шерстяные рейтузы, разорванные мной о гвоздь в заборе, через который я когда-то решила перелезть вместо того, чтобы, как полагается, обойти кругом. Прореха заштопана так искусно, что стежков почти не различить.

Представляю себе, как мама брела сюда по сугробам (может, и с братцем на руках) только затем, чтобы я, вернувшись в человеческий облик, нашла здесь свежую еду и теплую одежду. Вспоминаю, как не хотела возвращаться сюда этой ночью, как тетушке пришлось рыкнуть на меня и ухватить за шкирку… и как я даже ни разу не вспомнила о матери, пока была волком.