Йон Линдквист - Химмельстранд

Улоф посмеялся еще немного, повторил несколько раз «надо же… свинья в репризе… веселые ребята» и посмотрел в поцарапанное плексигласовое окно, обычно слегка искажающее перспективу. Но сейчас и искажать было нечего. Перспективы не было — трава и небо. Небо и трава.

Он подумал об остальных, которые волей-неволей видят ту же картину.

— Дальше-то, гляди, может и похуже быть.

— В каком смысле?

— Откуда мне знать? Думаю, мало кто видел такое. Могут быть неприятности.

— Это ты правильно сказал. Знать бы только — какие.

Улоф опять посмотрел в окно. Если бы не Леннарт… Вот так и выглядит одиночество, внезапно подумал он. Ты стоишь у окна, а кругом — пустота. Не за что глазом зацепиться.

— Большие, думаю. Неприятности, то есть. Если не сказать — очень большие.

Леннарт тоже посмотрел в окно и покачал головой:

— Ну да. Большие. К сожалению.

Стефан прикрутил вентиль к газовой плите и вскипятил воду. Слава богу, и холодильник работает на газе — пакет молока приятно холодит руку. Растворимый кофе, полдецилитра молока себе; чуть-чуть, только чтобы забелить, Карине. Поставил чашки и тяжело опустился на стул.

— Меня беспокоит одна штука…

— Какая штука?

— Сегодня я должен был позвонить на оптовый склад. Они же будут слать селедку в тех же объемах, что к Иванову дню.

— А чем это плохо?

— Как тебе сказать… Представь только: мы там стоим, а перед нами поддон. А на нем в твой рост банки с селедкой, которая никому не нужна. Праздники-то кончились.

— Если будем стоять. Там …

— Да… но все же, скорее всего, будем. Рано или поздно.

— Думаешь?

— А какая альтернатива?

Мог бы и не спрашивать. Он и сам знал, какая альтернатива, но приказал себе не перебирать грустные сценарии до возвращения Петера. И не стоит даже пытаться понять, что с ними произошло — так можно и свихнуться.

Если не смотреть в окно — ничего странного. Всё как обычно. Они с Кариной сидят за столом и обсуждают ежедневно возникающие практические вопросы. Что может быть естественнее?

— Проведем кампанию, — неожиданно сказала Карина.

Стефан настолько погрузился в попытки отнестись к их положению более или менее философски, что потерял нить разговора.

— Прости… какую кампанию?

— Насчет селедки. Селедочную кампанию.

— Вот именно, — сказал Стефан. — Решение найдено. Проведем селедочную кампанию.

Петер опять забрался в машину, завел мотор и осторожно нажал педаль газа. Чувство одиночества настолько всеобъемлюще, что даже внутренний голос умолк. На обитом кожей сиденье находится всего лишь оболочка человека, который совсем недавно был Петером Сундбергом. Скорлупа, надувной шарик, который вот-вот разлетится в клочья в абсолютном вакууме пустоты.

Навигатор несколько раз мигнул, и картинка исчезла — дисплей стал синим, почти таким же мертвенно-синим, как небо над головой. Да небо ли это? Петер постучал по экрану, заранее зная, что не поможет.

Петер выключил джи-пи-эс, снова включил — никакого эффекта. Вспомнил, что таким цветом навигатор показывает водоемы. Если верить прибору, он находится посередине океана, в тысячах километров от ближайшей земли. Понажимал кнопки, проверил настройки — ничего. Ни притворяющейся трехмерной голубой стрелки, показывающей положение его машины, ни дорог. Странно, но страха он не почувствовал. Наоборот — появилось чувство миновавшей опасности. Опасности, которую он только что избежал.

К тому же появилась возможность поэкспериментировать. Он дал задний ход. Через тридцать метров дисплей дрогнул, и появилась карта несуществующей местности.

Петер нажал на тормоз, прижался подбородком к баранке и внимательно вгляделся. Где-то в двух-трех метрах перед капотом проходит граница, но никаких видимых признаков границы нет.

Он открыл дверцу и вылез из машины. Странное ощущение. Он вспомнил, как пару лет назад прилетел в Таиланд. Проведя много часов в обманчивой прохладе кондиционеров, вышел из здания аэропорта, и на него, как медведь, — или, ближе к южно-азиатским реалиям, не как медведь, а как слон, — навалилась тяжелая, влажная жара. Похожее чувство, хотя совсем другого рода.

Он сел на траву в пяти метрах от машины, обхватил руками колени и прислушался. Абсолютная, ничем не нарушаемая тишина. И никого рядом — ни Изабеллы с ее вечным недовольством, ни Молли — недоброй и коварной девчонки, изображающей сказочную принцессу. И вообще никого. Ни единого человека. Никто не тянет его за рукав, никто не претендует на его помощь.