Александр Васильев - Наш собственный конец света

— Как тебя зовут?

— Вика.

Моя улыбка становится шире. Надо же, сказал врачам первое, пришедшее на ум имя, и попал в точку. Она не понимает моей улыбки, но я ей пока ничего не объясняю.

Я смотрю на нее и думаю, что и в правду, я не могу ее отпустить. Она красива, мила. И самое главное, она опять может попытаться наложить на себя руки.

«А разве это теперь самое главное? Подумай, — на моем лице усмешка, Вика смущается, потому что ничего не может понять. — Она ведь тебе нравится!»

— Вы сказали…

— Да, Вика. Ты поживешь пока у меня. Потому что я боюсь за тебя.

«Потому что я влюблен?»

— Но вы ведь меня совсем не знаете, — протестует она, но, — мне показалось? — в ее глазах была мольба. Ей нужен человек, который ее поддержит, который ее поймет. И она это знала, просто ей, наверное, еще никто похожий не встречался.

— Я тоже не сильно люблю новый год. — Начинаю говорить я. — Точнее я не люблю снег. Однажды, когда мне было десять лет, я убежал из дома. Это было за пару недель до нового года. Я очень сильно поссорился с родителями. По мелочи, я ведь был еще ребенком. Я страшно захотел себе одну игрушку, но они сказали, что не могут мне ее купить, по крайней мере, пока. Я страшно из-за этого разозлился. Глупо, но я всегда был таким не сносным ребенком. О чем сейчас жалею.

Я взглянул в окно.

Хренова куча снега.

Она первая, кому я сам расскажу…

— Я убежал в лес, мы тогда жили в деревне. Я убежал далеко-далеко. Отыскал свой небольшой шалаш, построенный еще летом, о котором не знал никто. Он был почти полностью погребен снегом. Я вырыл вход и забрался внутрь. Там было тепло и куча газет, которыми я накрылся и заплакал. А потом я заснул.

В моем колодце появилась вода? Эта хренова куча снега начала таять?

На моих щеках проложила дорожки соленая влага. Но я продолжил:

— Проснулся я посреди ночи оттого, что все-таки замерз. Я вылез и побрел домой. Но дома никого не оказалось, более того, он был открыт, и я пошел искать маму с папой.

Я заплакал, горько и навзрыд.

— Они искали меня. В ту ночь было очень холодно, шел снег и был сильный ветер. Через какое-то время меня нашли соседи, то же принимавшие участие в моих поисках. А родителей нашли только ближе к вечеру. Они были мертвы. Позднее, я узнал, что у моего отца случился инфаркт, до этого он перенес их уже три, а моя мама просто не смогла дотащить его до дома — она замерзла.

Я замолчал, сотрясаясь рыданиями, проклиная все на свете. А потом, немного успокоившись, произнес:

— Они искали меня. Я виноват… — Я вытер слезы. — Я никому и никогда этого не рассказывал. Более того, я старался никогда об этом не вспоминать.

«Но, я плакал, и, неужели, но ведь так оно и есть, мне стало немного легче. Не так ли?»

— И каждую зиму, я хочу умереть, но меня останавливает только то, что я ничего этим не докажу, и родителей этим не верну. Они бы хотели, чтобы я жил. И твоя мама, думаю, считала бы так же на счет тебя.

Вика снова заплакала, может от понимания бессмысленности своего поступка, может, опять вспомнила ту новогоднюю ночь, а может, было и еще что-то, о чем она мне не сказала.

Боже, как же это все банально: мы делимся своими печальными историями, плачем. Говорим о том, о чем никогда и никому не говорили: может, боялись, может, не хотели. И банальнее всего то, что встретились два одиночества, под новый год, с одинаковыми судьбами и одинаковыми раскаяниями. Как в сказке. Но сказок не бывает, потому что у этой вряд ли счастливый конец.

Спустя три дня, я забрал Вику к себе. Как я и думал, ее отчим ничуть не возражал, по-моему, она была для него абсолютно безразлична. Мне жалко ее, она жила с человеком, который ее просто не любил, хотя и был единственной близкой душой. Я все детство провел в детдоме, где не был нужен вообще никому, но я смог адаптироваться к этим условиям, и единственным спасением для меня был мой мир, в который я постоянно уходил с головой и писал, писал, писал.

Мы поженились через год, когда ей исполнилось восемнадцать, и прожили вместе десять лет. У нее больше не было суицидов, да и меня такие мысли более не посещали. Но каждый раз с наступлением зимы, я продолжал писать грустные романы, мне, хоть и на много реже, но продолжали сниться мои сны про ту зимнюю ночь. И я всегда переживал за Вику, когда наступал новый год. Но она изменилась. Мы больше никогда не говорили о нашем прошлом, и, я так думаю, свое она сумела похоронить в потаенных глубинах своей души. Но иногда я все же заставал ее плачущей, казалось, без причины. Но не от того ли ей было плохо, что она забыла, что она заставила себя не помнить. Прошлое можно забыть, но вот свою вину…