Вадим Караваев - Наследие предков

Через пару недель после начала работ во время эвакуации из-под земли второго по счету «колокола» из тайги выскочил, словно леший, старый шаман с молодым пареньком, по всей видимости, внуком. Он начал бросаться на солдат и орать на ломаном русском языке, чтобы не трогали эти железяки. Солдаты, которые из-за противогазов и защитной амуниции более походили на инопланетян, начали отпихивать шамана прикладами и уж было совсем его прогнали, как подбежавшие на шум офицеры КГБ без разбора разрядили в старика свои пистолеты. Шаман упал ничком в болотную жижу, а паренек разревелся и рухнул на колени над телом деда. Все думали, что кагэбэшники завалят и паренька, но те, то ли пожалели его, то ли не сочли за источник угрозы, оставив его с дедовским трупом наедине. Да, как оказалось, зря. Парнишка сначала просто скулил, а потом стал орать какие-то заклинания на своем языке, и через несколько минут голос юнца более всего напоминал утробный звериный раскатистый рык. Небо над тем местом потемнело и очень быстро опустился туман. Паренек рухнул в беспамятстве навзничь, и в тот же миг неожиданно поднялся убиенный старичок.

Смотреть на окровавленного деда было просто невыносимо, потому как человеческих черт в его облике практически совсем не осталось — это было нечто среднее между звериной мордой и старым полусгнившим трупом в каком-то фиолетовом свечении. Шаман метался сквозь строй солдат с невиданной скоростью, ревя и полосуя длинным ножом всех подряд. Серые прорезиненные облачения бойцов вмиг окрасились в багровые цвета. Досталось и зэкам, несколько человек из них так и остались в болотной жиже навсегда. Когда же офицеры успели добежать к месту резни, то там шла беспорядочная стрельба оставшихся в живых солдат вокруг себя, потому что деда в полутьме уже никто не видел. От хаотичной стрельбы погибло несколько кагэбэшников и полтора десятка солдат. Когда все успокоилось, оставшиеся в живых зэки рванули в лагерный барак безо всякого конвоя и подперли изнутри дверь. На работы не выходили пару дней, пока в лагерь не приехало большое начальство из Москвы.

На следующий день всех смертников по одному начали дергать на допросы к странному человеку, внешность которого никто толком запомнить так и не смог. Представился он просто: «гражданин полковник госбезопасности». После беседы со Сверчком полковник долго буравил взглядом перепуганного зэка и произнес:

— Тебя-то сюда зачем определили? Ты же пальцем никого не трогал.

— А вот зачем! — Сверчок стянул грязные кирзачи, скинул полусгнившие портянки и обнажил убористую аккуратную надпись на тощих ногах: «Пойдете за правдой — сотретесь до жопы!», а потом истерично рассмеялся, уже совсем не боясь за свою дерзкую выходку, потому как, если и верить в существование ада, то это место было его дном.

Несмотря ни на что, полковник в кожаном плаще тоже ржал как конь без устали минут пять. После чего еще раз внимательно посмотрел на Сверчка и тихонько добавил:

— Если будешь молчать, то остаток положенного тебе срока отмотаешь где-нибудь в европейской части нашей Родины. «Мокряка» за тобой не будет. Но если хоть что-то сболтнешь — пожалеешь, что не умер здесь. Горько пожалеешь!

Потом полковник напоил зэка чаем и угостил сухпайком. Бедный Сверчок чуть с ума не сошел от переполнявших его эмоций. Офицер не соврал: через три дня Сверчка, единственного изо всех смертников, этапировали обратно и поместили в какую-то странную больничку, где круглосуточно ставили капельницы и давали вкусно поесть. Здоровье Сверчка быстро пошло на поправку, и в скором времени он уже сидел в одиночной камере следственного изолятора «Лефортово». Далее был этап в Воронежскую область на строгий режим с личным делом, в котором отсутствовали материалы по делу об убийстве контролеров Владимирской тюрьмы. В общем, жизнь Жоры Сверчка пошла своим привычным ритмом, и он странным образом практически наглухо позабыл свой «вышак» и приключения в якутской тайге, словно ничего этого и не было.

А вспомнилось все тоже весьма неожиданно. Во время его очередной отсидки всех отрицал, в числе которых находился и Сверчок, собрали с зоны и бросили на «прожарку» 35 35 Прожарка — в данном случае имеется в виду ЕПКТ — единое помещение камерного типа, отдельное учреждение для злостных нарушителей режима (крим., жарг.) , где их нещадно ломали менты. Все премудрости отечественных пенитенциариев по перевоспитанию отрицательно настроенных осужденных сводились в своем итоге к банальному ежедневному избиению их дубинками с головы до пят, да так, что те, которые не загнулись от обильных гематом и разрывов внутренних органов, не могли ни лежать, ни сидеть. В морги же доставляли трупы зеков с черными от кровоподтеков спинами и ногами. Многие под дубаками ломались, и тогда избитых вдрызг, полуживых арестантов перед строем заставляли отречься от своих убеждений. Кто-то вскрывался, если была хоть какая-то возможность найти острый предмет после тотальных ежедневных шмонов. Более приемлемым вариантом достойно отдуплиться была петля, но после обыска, как правило, и шнурки в обуви, и веревки в штанах отметали «пупкари». Самые изобретательные «бродяги» 36 36 Бродяга — то же что «босяк», «блатной», человек с правильными понятиями (крим., жарг.) сплетали шнурок, распустив шерстяной носок или разорвав белье на длинные тонкие лоскуты. Двойной узел на шнурке вокруг шеи не позволял развязать его даже в агонии. Так и находили опрометчивые вертухаи задушенного, но не сломленного страдальца на бетонном полу камеры с высунутым языком и зловещим ошейником под подбородком. Те же, кто до последнего все вытерпели, уходили на тюрьму или возвращались на прежние места отбытия наказаний уже без здоровья, часто инвалидами. Сверчку в тот самый раз так надавали по бестолковке, что Жорик впал в кому на несколько дней, где, словно заново, пережил кошмары позабытой высшей меры. Очнулся Сверчок в тихом ужасе, не осознавая сон это или реальность. Так и жил потом много лет, не понимая, с ним ли это все было или же от сильных потрясений привиделось.