Лорет Энн Уайт - Утонувшие девушки

Энджи улыбнулась. Привычная любовь к матери боролась в ней с новым знанием, с открывшейся тайной, со сложным чувством к поступку… родителей. Она хотела, чтобы эта женщина была ее мамой, но теперь в сердце образовалась рана от сознания, что ее биологическая мать неизвестно где, мертвая или живая. Неразгаданная загадка.

– Подарок, – сказала она. – Мне его передали от… очень особенной девушки. Я подумала, пусть побудет у тебя, порадует.

Энджи не могла оставить шкатулку в своей квартире – крошечная балерина в розовой пачке слишком напоминала маленькую девочку в розовом, прочно поселившуюся где-то в ее подсознании. Отдать шкатулку Мириам казалось правильным: Энджи чувствовала потребность поделиться частичкой себя – своей работы, своей жизни – с приемной матерью, которая уже не воспринимает слов. Энджи надеялась, что этот символ, этот подарок каким-то образом выполнит свою задачу. Дочки-матери и их сложные отношения…

Мать недоуменно нахмурилась:

– Но это от Энджи?

– Это от Грейси.

Мириам открыла шкатулку. Заиграла музыка, маленькая балерина выскочила и закружилась в пируэте. На глазах Мириам выступили слезы, и она снова захлопала в ладоши – как ребенок и как женщина, запутавшаяся в собственных воспоминаниях.

К выходу из лечебницы Энджи шла со странной опустошенностью на душе.

– Счастливого Рождества, – сказала ей попавшаяся навстречу санитарка.

Энджи кивнула. Надо же, чуть не забыла…

– И вам.

Ну теперь хотя бы понятно, почему она не любит Рождество, подумала Энджи, выходя в холодную ночь.

Воскресенье, 24 декабря

Поминальная служба по Мерри Уинстон проходила на мысе, далеко выдававшемся в море между двумя бухточками. Уинстон иногда приходила посидеть и посмотреть на океан.

По дороге на панихиду Энджи заехала к отцу. Выключив мотор, она некоторое время глядела на пустую скорлупу дома своего детства, на хранилище воспоминаний. Настоящих и поддельных. Лжи. Ложно понятой любви… Глубоко вздохнув, она выбралась из машины и достала с заднего сиденья большую плетеную корзину.

Ветер ерошил волосы и трепал пальто. Энджи поставила корзину на крыльцо и уже хотела уйти, когда дверь распахнулась.

– Энджи…

– Папа? Привет. – Энджи сунула руки поглубже в карманы. Джозеф Паллорино выглядел постаревшим. Он был в широких джинсах и своем огромном удобном свитере с кожаными заплатами на локтях. При виде отца, такого большого и знакомого, у Энджи перехватило дыхание, как от удара под ложечку.

– Я это… – Она поглядела в небо, будто некая торжественность могла помочь удержать все хотя бы так, как есть, или подсказать какие-то ответы. Из последних сил сохраняя самообладание, Энджи кивнула на корзину: – Я тут привезла тебе индейку небольшую и на гарнир кое-что. Ты когда вечером поедешь к маме… Санитарки сказали, что некоторые семьи привозят в Сент-Агнес праздничный ужин и делятся с остальными… – В горле встал ком – они втроем так хорошо сидели когда-то у праздничной елки! Но теперь ко всем воспоминаниям примешивалось новое чувство: что ее предали.

– Поехали со мной сегодня к ней, Энджи, – попросил отец.

Сжав губы, Энджи помотала головой:

– Не могу. Пока еще не могу.

Отец долго смотрел на нее.

– Мы ничего плохого не хотели.

Энджи кивнула, не вынимая рук из карманов.

– Я понимаю.

– Мы тебя любили и до сих пор любим.

Она снова кивнула. Холодный ветер бросил волосы в лицо.

– Мне пора ехать.

– Опять на работу?

– На панихиду. По подруге.

– Счастливого Рождества, Энджи.

– Спасибо. Пап, ты… ты береги себя.

Выступавший в море мыс был полон древней истории и высоких золотистых трав. Безмолвным часовым высился тотемный столб. Лысый орел со взъерошенными соленым ветром перьями устроился на столбе и озирал группку людей, собравшихся внизу. Энджи держалась чуть поодаль от других скорбящих.

– Листья не должны вянуть и опадать ранней весной, – сказал пастор Единой церкви, когда пепел Мерри Уинстон развеивали над морем. Ветер подхватил его и понес к бледному зимнему горизонту. – Зима не должна наступать раньше времени…

Пастор Маркус из «Харбор-хауса» тоже пришел на панихиду, и подруга Уинстон Нина, и еще несколько оборванных молодых женщин, потиравших носы и дрожавших от холода. Лео не приехал, вообще больше никого из полиции не было. И в этот проникновенный момент Энджи ощутила свое родство с этой пестрой компанией – она сейчас тоже до известной степени выброшена на обочину жизни и оставлена в одиночестве.