Йон Линдквист - Химмельстранд. Место первое [Литрес]

– Кончайте плакать, – сказал он и сунул зверушек под рубашку. – Мы должны найти дверь.

Если бы он знал, где ее найти. Здесь, в этом мраке, нет никаких направлений. Но они идут. Он идет в середине, с одной стороны его держит за руку папа, с другой – мама. И это замечательно. Темнота ужасная, они заблудились, насколько только можно заблудиться, но когда папа и мама рядом, даже в темноте лучше, чем на свету, но одному. Он рассказал про кемпинг, про «жука» и «яйцо», про то, как еле заметно светится дверь в темноте. И ему кажется странным и удивительным, что мама и папа верят каждому его слову.

Они идут и идут, а вокруг все так же темно. Папа и мама рядом, но у Эмиля в горле растет ком. Он не знает, сколько времени они уже идут, но ему кажется, что слишком долго. Как сказал этот дядька? «Надо паковаться». Что это значит, Эмиль не знает. Но наверняка ничего хорошего. От этого еще страшнее.

– Погодите-ка, – сказал папа. – Что это там?

И, наверное, показал рукой, – как будто в такой тьме можно увидеть, куда он показывает. Папа положил руку на его голову и мягко повернул налево. Эмиль прищурился. В самом деле – еле заметное красноватое свечение, как предсмертный жар в догоревшем костре. Он крепко сжал руки родителей и потянул их туда. По мере того как они приближались, свет принял форму прямоугольника, слегка мерцающего по контурам. С каждой минутой мерцание становилось все слабее и вот-вот могло исчезнуть совсем.

Эмиль вырвал руки, и побежал к двери, и начал шарить руками. Нащупал ручку, нажал, и дверь медленно открылась…

…дверь открылась…

…уже наступили сумерки, только над горизонтом алели последние отблески вечерней зари. В кемпинге поодаль никого не видно. Эмиль вернулся и чуть не насильно вытащил родителей из крошечного вагончика. Они ахнули, замерли и закрыли глаза – после оглушительной темноты этот робкий пурпур вечерней зари показался им ослепительным. И даже не слышали, как за ними захлопнулась дверца «яйца». Только Эмиль обернулся на звук.

Это не тот дядька, который был тогда. Это тот старик, который грубо швырнул маленького песика. Он мрачно посмотрел на Эмиля.

– Считай, вам повезло.

На голос повернулись родители.

– Дональд?

Дональд молча пожал плечами, сложил стульчик и пошел к машине. Несмотря на все, что произошло, Эмиль не мог сдержать удивления, когда Дональд открыл капот, где должен быть мотор, и положил туда стул. Но тут же вспомнил: у «жуков» мотор сзади.

Дональд уже собрался садиться в машину, но папа преградил ему дорогу.

– Погодите-ка, – сказал он. – Так это вы, который…

– Ну нет, – Дональд печально тряхнул головой. – Не я. Но теперь моя очередь возить эту тачку. До поры до времени.

Папа открыл рот и задышал, как рыба на суше. Потом с трудом выдавил бессмысленный вопрос:

– Но зачем?

Дональд пожал плечами.

– Пусть отвечает тот, кто знает.

Сел в машину и повернул ключ. Мотор заурчал – и в самом деле звук шел не спереди, а сзади, из багажника – если его можно называть багажником. И весь экипаж, странный «жук» и крошечное «яйцо», двинулся с места и через пару минут исчез в лесу.

– Пап? – спросил Эмиль, поочередно доставая из-за пазухи своих зверушек. – А где мои лазерные мечи?

Существо, которое когда-то было Изабеллой, идет по бескрайнему полю.

Голод она чувствовала всегда, но, кроме голода, было еще что-то, еще какая-то мысль, не менее важная, чем голод. Она и сейчас голодна. Она сильно голодна, но это простая потребность . У нее есть тропа, по которой идти, и рано или поздно она насытится. По бескрайнему полю идет Изабелла, и рядом такие же, как она, и из глоток их рвется нескончаемая песня вечного голода. Существо, которое когда-то было Изабеллой, не умеет думать, как люди, но если бы умело, то эту мысль можно было бы выразить в двух словах:

Я счастлива.

Леннарт и Улоф лежат голые в постели. Бенни и Мод сидят на полу и смотрят на Леннарта и Улофа. Стоп-кадр: четыре пары глаз смотрят друг на друга не отрываясь.

Наконец Леннарт сел и почесал шею.

– Во всяком случае, попробовать стоило.

Не сработало.

Неуклюже, и все же, несмотря ни на что, стесняясь, они разделись и легли. Целовались, ласкали друг друга, но и все. Расчеты на более существенную реакцию не оправдались. Улоф выдвинул гипотезу, что это из-за животных – чего это они сидят и смотрят, как-то неудобно. Но при этом оба знали: не в животных дело.

Сошлись на том, что ничего постыдного или отвратительного в их действиях нет. Но искра не высекалась. Так что они долго лежали рядом голые, ласкали друг друга, и это было естественно и приятно.