Йон Линдквист - Химмельстранд. Место первое [Литрес]

– Какую глубину сделаем?

– Полметра пока хватит.

– Надо бы торф найти… или другую мульчу. Для засыпки.

– Хорошо бы…

– Но если опять пойдет дождь…

– Тогда и проблем никаких. Хана.

Они одновременно, как по команде, выпрямили затекшие спины. Яма, конечно, маловата для такого общества, но, как говорят, лиха беда начало. Появится необходимость, есть парни и помоложе.

– И как ты? – спросил Улоф и кивнул на свежевыкопанную яму. – Сразу захотелось по-большому?

– Не то чтобы сразу… Но, конечно, надо придумать какое-то укрытие.

– Да… курам на смех. В нашем-то положении.

Леннарт внимательно посмотрел на Улофа.

– Это, знаешь, зависит, от настроения. От чувства юмора.

– А у тебя другое чувство юмора?

– Да нет… вообще-то, конечно. Курам на смех.

Яму выкопали метрах в двадцати от своего кемпера. Когда пошли обратно, заметили, что Молли проскользнула в черную «тойоту». Ничего особенного. Но что сразу привлекло их внимание – внезапно заработал мотор, и прицеп тронулся с места.

– Это Молли, что ли, рулит… – начал было Улоф. – Странно… О боже!

Увидели оба. Одновременно. Увидели руки Эмиля под прицепом, его голову, услышали хруст ломающихся ребер. Глаза мальчика закатились, изо рта фонтаном брызнула кровь.

Кемпер остановился. Леннарт и Улоф бросились к Эмилю, опустились на колени. В проеме двери показался Петер.

– Что это еще… – и он увидел голову Эмиля под прицепом, кровь на щеках и на лбу. Лицо Петера исказилось в мучительной гримасе, и он прошептал одно только слово: «Молли…»

Но шепот его никто не услышал за отчаянным криком Карины.

Четыре пары рук подняли Эмиля. Его отнесли в кемпер Стефана и осторожно положили на диван, стараясь, чтобы он лежал совершенно плоско – кто-то слышал, что так надо. На тот случай, если поврежден позвоночник.

Мальчик тяжело и прерывисто дышал, в груди его клокотало. Наверное, в легкие попала жидкость, но как ее откачать, никто не знал.

Глаза закрыты, пальцы непроизвольно подрагивают. Иногда при дыхании изо рта начинает течь сукровица. Все понимают – жизнь его на волоске. Мыльный пузырь, готовый лопнуть. Любое неосторожное движение – и переливающееся всеми цветами радуги чудо превращается в ничто. Карина села на пол рядом с сыном и прижала его руку к своему лбу, словно пытаясь поделиться с ним жизненной силой. Она перестала кричать. Стефан присел на корточки и осторожно гладит волосы Эмиля.

Петер, Леннарт и Улоф беспомощно смотрят на мальчика. Время от времени кто-то из них поднимает голову, хочет что-то сказать. Но продолжают молчать. А что говорить? Им нужен совет, как помочь мальчику, как облегчить его состояние – но этого никто из них не знает и не умеет. Единственное, что они могут сделать, – ждать и надеяться.

Эмиль кашлянул – один-единственный раз. Опять с кровью. Карина всхлипнула и прижала его руку ко лбу еще сильнее. Неужели?..

Нет. Пока нет. Эмиль дышит. Поверхностно, но ровно.

Стефан нагнулся над мальчиком и попытался расстегнуть пуговицы на рубашке. Удалось не сразу – сильно дрожали руки. Слава богу – кожа цела, обломки ребер не торчат.

Но все увидели одновременно. Маленький красный крестик, отпечатавшийся на коже в области сердца. Как тавро.

Стефан двумя пальцами пошарил в кармане сорочки и выудил оттуда две тоненькие, окрашенные неоновой краской пластмассовые палочки, которые тяжесть прицепа вдавила в грудь мальчика.

– Лазерные мечи… – прошептал Стефан. – Лазерные мечи.

Лазерные мечи.

Петер понял, что больше не выдержит. Он сам был частью той тяжести, которая раздавила мальчонку. Он слышал звук ломающихся ребер, почувствовал слабые толчки – через обшивку кемпера, через матрас, на котором спал, как боров, и упустил Молли из вида.

В его теле – дыра, черная пустота, где не может существовать ничто живое. Он помогал нести Эмиля, стоял рядом со всеми, с замиранием сердца следил, как мальчик борется за свою жизнь, но его-то собственная жизнь в эти минуты уже закончилась.

Его роль и предназначение – приносить радость. Помогать людям вновь обрести желание жить, восстановить радость движения. Источник вдохновения и пример для подражания.

Никогда больше. Никогда он не сможет найти в себе силы, чтобы вернуться к этой работе, а без нее он – ничто. Пустое место.

Конец.

Не говоря ни слова – а что тут скажешь? – он попятился к двери, вышел – и обомлел, хотя, казалось, уже ничто не могло вывести его из состояния тупого отчаяния.