Йон Линдквист - Химмельстранд. Место первое [Литрес]

Карина подавила свой собственный страх и обняла его – крепко и надолго.

– Ты мой герой. Ты самый смелый человек из всех, кого я видела в жизни. Я люблю тебя.

Дрожь немного утихла. Стефан глубоко вдохнул, задержал воздух и шумно выдохнул.

– Спасибо, – прошептал он, уткнув лицо в ее волосы.

Между ними втиснулся Эмиль.

– Они уже здесь, – сказал он осипшим голосом.

Кемпер заметно тряхнуло.

Они здесь.

Из Петера словно выпустили воздух. Когда он гнал джип в лагерь, у него был четкий план: запрячь кемпер и как можно быстрее уезжать. Но теперь стало ясно: ядовитые тучи наступают со всех сторон, и Петер скис. Теперь все кончено. Остается только ждать и надеяться. Пусть кто-то молится, если есть такое желание. Бога здесь нет.

Стефан захлопнул за собой дверь. Фермеры волокут мычащего Дональда в свой кемпер. За ними идет Майвор. Посреди лагеря так и стоят четыре версии его отца и, как дозорные, смотрят на восток, запад, север и юг.

– Я тебя ненавижу, – сказал он вслух и посмотрел на последнюю, жуткую, словно из фильма ужасов, фигуру. – Понимаю, что это не ты, но все равно ненавижу. Будь у меня винтовка, я бы тебя пристрелил. И тебя. И тебя.

Посмотрел на последнюю версию, вполне доброжелательную, – молодой, еще не спившийся и не озверевший человек.

– И тебя тоже.

Туча уже совсем близко, нависла над крышей кемпера.

– Надеюсь, сгорите, – добавил он и поднялся по лесенке.

Изабелла и Молли здесь. Слава Богу.

Он запер дверь, повернулся и увидел именно то, что только что видел: последнюю версию. Только не отца, а Изабеллы. Она полусидит в постели с его, Петера, лэптопом на животе.

– Что ты натворила ?

Лицо Изабеллы опухло до неузнаваемости, на подбородке и щеках струпья свернувшейся крови. Руки замотаны широким алюминиевым тейпом, изо рта стекает струйка розовой слюны.

– Привет, папа, – улыбнулась Молли. – Мы смотрим кино.

Крики из-за окна и очень похожие звуки с экрана. Петер присел на край кровати и повернул к себе дисплей лэптопа.

Женщина, распятая на какой-то металлической конструкции, а мужчина сдирает с нее кожу, равнодушно и методично, лоскут за лоскутом. Делает два надреза скальпелем и отдирает очередную полоску, обнажая красные, лоснящиеся, как в анатомическом атласе, мышцы. Бросает в таз из нержавеющей стали и то и дело заглядывает ей в безумные от невыносимой боли глаза.

– Потрясающе! – Молли захлопала в ладоши. – Садись с нами, папа, посмотри!

Петер много чего успел перечувствовать за последние часы: страх, восторг, любовь, ненависть – но, оказывается, это была еще не вся палитра доступных человеку ощущений.

Сейчас его затошнило. Посмотрел на изуродованную физиономию Изабеллы, на омерзительное зрелище на экране, на сияющее личико Молли – и с трудом подавил рвотный позыв.

Господи, с кем я живу… больные люди.

Стало почти темно, по лицам его жены и дочери блуждают неживые зеленовато-голубые блики от дисплея компьютера.

Петер вскочил с постели и подошел к окну – и как раз в этот момент первая группа обожженных появилась в лагере. Они забарабанили своими немощными, сожженными руками по жести кемпера.

No-o-o-o-o, Please Good, no-o-o-o-o…

Он вздрогнул. Английский язык! Там, у стены, в их крике было невозможно различить слова. Сплошной нечленораздельный вой. Петер не сразу сообразил, что этот крик о помощи исходит с дисплея, где продолжалась жуткая сцена свежевания живой женщины. Он схватил лэптоп, захлопнул его с яростью и швырнул на верхнюю полку кухонного шкафа.

– Папа! Что ты делаешь?

– Молли, тебе не надо смотреть на подобные сцены.

– Но я люблю! – Она посмотрела на него ясными глазами и повторила, как попугай: – Но я люблю смотреть на подобные сцены!

Петер посмотрел в окно. Обожженных не видно, но они здесь – бессильно молотят по обшивке кемпера. Метрах в пятидесяти по траве пробежала волна. Сорок метров. Тридцать.

И он ничего не может сделать. Тошнота прошла. Затих внутренний голос, призывающий что-то сделать, действовать, бежать, придумать что-то.

Это конец. И перед тем, как все кончится, как кончится жизнь, он хотел узнать только одно.

– Молли, – спросил он, глядя в обиженное лицо дочери. – Кто ты?

Обиду как ветром сдуло. Молли, словно она ждала этого вопроса, ласково улыбнулась:

– А ты разве не знаешь, папа?

– Нет, Молли, откуда мне знать…

Молли оглянулась на мать – слушает ли она? Но Изабелла не слушала – погружена в иной мир. Молли придвинулась поближе к отцу и прошептала.