Рональд Четвинд-Хейес - Элементал и другие рассказы

За две мили отсюда Кэтрин развалилась на сво­ей кровати, помахивая руками с только что на­крашенными лаком ногтями.

— Я пластмассовая игрушка в белом парике, — ты помнишь?

— Прости меня за это. Но ты единственная, кто может мне помочь. Если она увидит тебя, то, воз­можно, поймёт, что у неё нет никакой надежды, и уйдёт.

— Послушай-ка, — Кэтрин села и сжала теле­фонную трубку крепче, — насколько я понимаю, у тебя там какая-то шлюха, и я, по-твоему, должна вышвырнуть её?

— Не совсем так, — Питер тревожно посмотрел в сторону кухни. Звуки оттуда говорили, что для него готовился завтрак. — Когда я сказал «она», на самом деле я имел в виду «оно».

— Оно! — словесная пуля ударила ему в ухо. — Ты пытаешься шутить?

Он яростно замотал головой.

— Поверь же мне, нет ничего забавного в том, что здесь происходит. Пожалуйста, приезжай, и я постараюсь всё тебе объяснить.

Кэтрин бросила трубку, и новый звонок зажуж­жал, как разъярённая оса или предсмертный хрип надежды. С дрожащим вздохом Питер оглядел комнату; в квартире уже царила атмосфера полно­го порядка. Все подушки были взбиты; его рабочий стол напоминал хорошо оборудованную канцеляр­скую конторку, а на блокноте лежал цветок розы.

Осмелев, он пробрался в кухню и издал вздох облегчения, когда увидел, что никакой еды там не было приготовлено. Это, скорее всего, было не в её силах, но на столе стоял поднос с тарелкой, ножом и вилкой, чашкой с блюдцем, и электрический чайник стоял себе спокойно на газовой плите. Ни­что не указывало на чьё-либо вторжение, но что-то очень холодное прикоснулось к его руке, и он стремглав побежал в ванную — единственное ме­сто, как подсказывал ему инстинкт, куда она ни­когда не войдёт. Он побрился, затем неторопливо принял ванну, а через некоторое время раздался мягкий стук в дверь, который могла бы устроить любящая жена, чтобы напомнить медлительному мужу, что завтрак готов, и ему следует поторо­питься, иначе еда испортится. Он причесался и заметил, что красный знак от её губ начал исче­зать, но он всё ещё ощущал лёгкий холод на левой руке, и он снова вздрогнул, когда деликатный стук повторился.

— Уходи, — отозвался он, а потом закричал. — Уходи, чёрт бы тебя побрал! — Он рывком открыл дверь, вышел в коридор, его кулаки были сжаты, и, подгоняемый страхом, он яростно завопил: — Можешь ли ты понять своей маленькой глупой го­ловой, что ты мне не нужна. Ты слышишь меня? Я не люблю тебя. Я ненавижу тебя. Я ненавижу... не­навижу... ненавижу...

Мягкое девичье хихиканье раздалось из гости­ной. В новом приступе гнева он ринулся в откры­тую дверь и, схватив книгу, запустил ей в проти­воположную стену. Хихиканье повторилось, но те­перь оно звучало со стороны окна. Схватив подуш­ку, Питер швырнул её в окно. Она ударилась о ра­му, потом отскочила в его сторону, а затем после­довал настоящий ливень из книг, домашних тапок, пары брюк, а после — кухонных ножей и украше­ний с каминной полки. Это было действие безот­ветственного ребёнка, который только учится иг­рать, — ребёнка, который хихикал сдержанным, но восхищённым смехом. Фарфоровая собака скользящим ударом стукнула Питера по лбу, и он рухнул на стул со стоном:

— Пожалуйста, уходи... пожалуйста, уходи.

Белая фигура порхала вокруг него; холодные, холодные руки ласкали его несчастный лоб, неж­ные ледяные губы касались его рта, а мягкий голос бормотал что-то успокаивающее, хотя слова были совершенно непонятны, пока он сопротивлялся, как зверь, попавший в капкан, визжа, когда об­жигающий холод пронизывал его плоть.

Дверной звонок резанул по его сознанию, как раскалённый нож, и она мгновенно исчезла; раз­бросанные книги на полу и ледяные прикоснове­ния к его лицу и рукам оставались единственными свидетельствами безумной битвы. Когда он открыл дверь, перед ним стояла Кэтрин, и на её лице за­стыло угрюмое выражение. Она оглядела его свер­ху донизу, а затем огрызнулась:

— Что ж, я здесь вопреки своему желанию. Мне можно войти, или я отправлюсь обратно домой?

— Прости, — он посторонился, чтобы она вошла, и она прошла мимо него, выражая негодование каждой линией своего напряжённого тела. В гостиной она осмотрела опустошение, вскинув брови.

— Кажется, ты недавно хорошо повеселился, а, судя по твоему лицу, она, должно быть, пользуется несмываемой губной помадой.

Питер понизил свой голос.

— Это безумная история. Ты не поверишь.

— Нет, я полагаю, что, действительно, не пове­рю, — она убрала фарфоровую собаку со стула и села на него. — Но я хочу послушать.