Рональд Четвинд-Хейес - Элементал и другие рассказы

— Ты уходить от меня, правда?

Питер развернул машину на главную дорогу.

— Я не вижу никакого смысла продолжать. Мне не нравиться быть одним из толпы.

— Ты чёртов самодовольный ублюдок, — произ­несла девушка сквозь стиснутые зубы.

— Ублюдок — может быть, — сказал он весело. — А вот самодовольный — никогда.

Затем последовало молчание, продлившееся це­лых десять минут. После чего она спокойно сказа­ла:

— Есть что- то ещё, не так ли?

— Не то, чего тебе хотелось бы.

— Не ври. До вчерашнего дня ты не мог от меня оторваться. Выглядит почти так, как будто она только что была на заднем сидении.

— Не валяй дурака, — пробормотал он.

— Я тебе говорю, у меня такое ощущение, будто бы она прямо сейчас смотрит через моё плечо и пытается украдкой пробраться между нами. Мягкое, прилипчивое существо, умоляющее закутать его в вату, — девушка невольно посмотрела назад через плечо, затем повернула красивое чувственное лицо к бледному молодому человеку, который не желал отводить свой взгляд от дороги. — Ты слабак, типа, «пожалуйста, защитите меня». Не будь болваном, Питер. Тебе надо защищаться са­мому.

— Я не понимаю ничего из того, о чём ты гово­ришь, — сказал Питер ласково. — Предлагаю тебе заткнуться и не мешать мне вести машину.

Часом позже они подъехали к главной двери многоквартирного дома, в котором жила Кэтрин; Питер не предпринимал никаких попыток выйти из машины, но продолжал сидеть, положив руки на рулевое колесо.

— Ты не подашь мне руку и не поможешь под­няться по лесннице с моими тяжёлыми сумками? — спросила она.

— Ты большая, сильная девочка, — сказал он.

Она готова была взорваться от ярости, но затем внезапно нахмурилась и посмотрела на него с не­которым беспокойством.

— Что это, чёрт возьми, значит? Такая жесто­кость — не в твоём духе.

— А что в моём духе? — он посмотрел на неё со странным выражением, которое можно было бы назвать безразличием, даже неприязнью. — «Ми­лый мальчик тридцати лет?» Когда я гляжу на тебя, я вижу лишь пластмассовую куклу в белом парике. Тебе особенно нечего мне предложить, — да я от тебя ничего и не хочу. Вроде как зажигать огонь, когда кончилось топливо. А оно кончилось.

Она вышла из машины и хлопнула дверью.

Он поднял шесть писем с коврика перед две­рью, открыл окна, затем пошёл в маленькую кух­ню, и включил там электрический чайник. Была какая-то печальная умиротворённость в исполне­нии простых домашних дел, хотя он и не был хо­рошим домохозяином. Выйдя в гостиную, он скор­чил гримасу, увидев заваленный стол, массу вы­брошенных рисунков, валяющихся на полу вокруг чертёжного стола — нечто вроде множества разби­тых мечтаний. Комната буквально требовала вме­шательства женской руки.

Вернувшись в кухню, он вылил кипящую воду на пакетик с чаем, и тот всплыл до самого края чашки, как утонувшая мышь. В холодильнике не было молока, поэтому он открыл банку со сгущён­кой и обильно налил его в коричневую жидкость, которая тут же стала напоминать болотную воду, смешанную с мелом. Он принёс чашку с блюдцем в гостиную и поставил на свой чертёжный стол; за­тем уселся и достал свой блокнот для рисования. Его пальцы держали карандаш, и он несколько минут играл им, постукивая по столу, обводя дере­вянные прожилки на сильно поцарапанном столе, затем он нарисовал ровные, прямые линии на бе­лом листе бумаги. Питер Уэйнрайт был архитекто­ром, а не художником, но эти линии стали обре­тать очертания — и сходство с печальным юным лицом, воспроизведённым на бумаге, и ему захоте­лось расплакаться, затеряться в трясине горя. За­тем он смял бумагу в плотный комок и швырнул в дальний конец комнаты.

— Я сходу с ума, — произнёс он вслух. — Это был сон. Это, должно быть, был сон.

Возможно, не было ничего удивительного в том, что она снилась ему той ночью. Она шла по длин­ной дороге, озарённой луной, а по обеим сторонам были бесплодные вересковые пустоши, которые тянулись вдаль, пока не исчезали у подножия вы­соких сумрачных гор. Яростный ветер трепал её платье и развевал чёрные волосы, и они колыха­лись позади, словно крылья ворона; и ужасное чув­ство безысходного отчаянья приносил этот ветер, замораживающий душу холод, заставлявший спя­щего дрожать в кровати. Затем он побежал, чтобы догнать её, но мог делать лишь большие плавные шаги, а одинокая далёкая фигура продолжала мед­ленно идти вперёд, странствуя по нескончаемой дороге времени.

Питер снова пришёл в себя; он поднялся с по­душки; всё его тело было в холодном поту, и он за­кричал: