Александр Ледащёв - Город, который ты любишь [СИ]

Надо было что-то решать. Народа его больше не было. Он плюнул в одно из чудовищ, ехавших мимо, ядовитой стрелой, но та отскочила от шкуры мерзкой твари, не причинив той не то, что вреда, но даже беспокойства.

Бессмысленно. Маронге сел под деревом, на котором сидел все время, пока дурная смерть косила его деревню, минуя его самого.

Что теперь делать ему? Человек не может сам прекращать свою жизнь. Это дураку понятно — взять хоть его. Тур-тур-тур, чистой воды тур-тур-тур, но понимает. Не он себе жизнь дал, не ему и прекращать ее.

Народа нет. Деревни нет. Добрых духов нет, да и злых тоже. Одно вытеснило другое. Так всегда бывает. Но вытесняемое может вернуться? Может, если для него найти место. Сейчас его народ, убитый таким странным путем, находится неизвестно, где. Маронге закрыл глаза, шевеля губами. По именам перечисляя соплеменников, он клал веточки, когда число равнялось количеству пальцев рук и ног. Вышло веток столько же, сколько пальцев на руках и ногах, и еще пять веток. Это те, кто имел имена, дети, что до десятой зимы не получают имен, не в счет. Когда он уходил, детей, которым было достаточно зим, чтобы получить имя, было… Он снова пересчитал, учитывая три зимы, что его не было. Обсчитался. Взял еще веточку, сломал пополам и добавил в общую кучу. Помрачнел. Такую кучу душ запросто не вернуть, хотя выкинули их отсюда запросто. Так тоже, оказывается, бывает. Он обвязал веточки шкуркой, обмазав кровью из разрезанной ладони, и убрал в сумку.

Так.

Беда.

Ответ?

Простой ответ, как обычно. На все есть простые ответы. Люди, что их убили, пришли издалека. Надо идти туда, откуда они пришли. И там убить столько же. Этих убивать нет смысла. Они не дома. А убивали тех, кто был у себя дома. И их убивать надо так же. У них дома. Тогда люди его народа смогут вернуться на правильно освобожденное место.

Ответ есть. Но больно было в груди. Там, где все еще взбесившимся сверчком билось его сердце. Плакать Маронге не умел, а точнее, не дал себе плакать. Не женщина. Решение есть. Способ есть. Средства есть. Просто идти по их следам обратно. Они вообще, как он слышал, из-за той воды, что никто из его племени и не видел, и соседние племена — вряд ли. Надо просто идти по следам. Убивать их будет просто — они все поголовно дураки. В этом он только что убедился — кто же захватывает землю, выгнав оттуда всех, включая духов и убивая без нужды? И так, что убитые точно не годятся в пищу? Глупо. Дико. Убивать просто так, что ли? Какое-то огромное племя белых проморгало общий побег своих безумцев? Видимо. И чудовища, что с ними, тоже без ума — ему плюют в зад, а оно не морщится.

Но в груди все равно было больно. Эта боль, как он понимал и чувствовал, не пройдет сама. Она пройдет, когда он сожжет последнюю половинку веточки — из тех, что сложил в сумку.

И никак иначе.

Они столкнулись… Нос к носу не вышло бы — макушка Маронге доходила сержанту хорошо, если до поясного ремня.

Маронге как раз встал в полный рост, выйдя из состояния странного оцепенения — его трясло и одновременно, жгло, как огнем, руки и ноги отказывались повиноваться, а дух метался где-то над верхушками деревьев, странных деревьях, высоких, как скалы, толстых, как скалы, в стволах которых горели рядами странные желтые огни, не дававшие тепла. Он понял, где он был — там они живут. Белые. Оттуда пришли. Туда и ему.

Сержант вскинул автомат просто на рефлексе. Но разум, который так странно себя повел, успел не позволить убить ему этого маленького черноголового каннибала, увешанного головами.

Сержант встал, как вкопанный. Он понимал, что перед ним — последний из народа, который он уничтожил. Что ему сказать? Даже если бы он мог сказать? Что он виноват? Что он больше не воин? Что сказать человеку, который остался на земле совсем один, причем по твоей милости? Если не только по твоей, вины это не умаляет — не без тебя же. Стрелял-то, как все. И вот тебе — просто последний штрих. Просто последнее знамение, знак, что решение, принятое тобой, верно — уходить на покой. Больше никогда не убивать. Никого. Вот и все. Стоящий перед ним карлик, с черными волосами и почти черной кожей, с какими-то странными рисунками на лице, вырезанными чем-то острым, с большой, не по телу, головой, с огромными глазами и маленьким носом, узкими щеками, выпуклым лбом и твердым подбородком без следов какой бы то ни было растительности, словно отделился от дерева. На поясе у него висели головы, как он видел, белых, плотно, одна к одной. Такие же висели у него и на манер портупеи — от пояса до плеч, крест-накрест и, видимо, на спине он тоже был увешан головами. Одет он был в набедренную повязку, в руке держал трубку, в свой рост длиной, а в другой руке — нож, похоже, каменный.