Александр Ледащёв - Город, который ты любишь [СИ]

Но ничего не изменилось. Мир Маронге рушился в бездну — он понял, что обречено только его племя, а сам он, видимо, должен идти туда же? Или нет? Но тут голова Змея, что он взял с собой, вылетела из сумки и пропала во тьме и он понял, что идти нельзя — Змей с ним идти не хотел.

За что?! Он же предлагал дурной смерти себя, неужели его так мало?! Он снова завыл, требуя Белый Череп опомниться и угомонить дурную смерть, заткнуть глотки злым духам, погасить светляков, запретить земле взлетать, как воде, когда в нее падает камень! Он чуть было не предложил Белому Черепу свои тсантсы, но опомнился — белому белое не предлагают. Ну, почему он не сообразил взять хотя бы десяток тсантс настоящих людей? Жадный дурак! Хвастливый и жадный дурак! Тур-тур-тур!

Белый Череп не слышал Маронге. Кошмар продолжался.

Час ночи тридцать одна минута.

— Выдвигаемся. Вряд ли там есть кто живой, но смотрите в оба — эти ублюдки убивают быстрее, чем пуля. И куда более жестоко. От их яда спасения нет. Какая-то нечисть, черти на земле, — скомандовал он и шеренга его бойцов двинулась на деревню, а за ними по лесу потащились и боевые машины пехоты, включив прожектора.

Шли осторожно, простреливая все оставшиеся темными, места, не жалея патрон. И вышли к деревне.

Рассыпались по тому месту, где она полчаса назад еще была, обшаривая горелые бревна построек, разведгруппы аккуратно прочесали лес на восток и запад, четко зная, где начинаются их растяжки, считая метры, но все они были сорваны — значит, все отработано. В лучи фонарей то и дело попадались маленькие тела — живых не нашлось ни одного.

На юг пошли еще аккуратнее, дождавшись подхода боевых машин, осветивших сектор прожекторами. Взрытая земля, залитая кровью, заваленная вырванными кустами, поваленными деревьями и прочим лесным мусором.

Но, судя по всему, основная часть проклятых дикарей легла в самой деревне, ее накрыли быстро, грамотно и очень мощно — людишки просто не успевали разбегаться, слишком плотно шел огонь, слишком часто работали минометные расчеты и тявкали автоматические гранатометы. А стены их хижин годились разве что от ветра и дождя. Пусть даже местного.

Сошлись по команде в рациях, в центре площадки, что была полчаса назад площадью посреди деревни.

Один солдатик все же приволок с собой добычу.

— Женщина! — Издевательски сообщил он, волоча маленькое существо за волосы.

— Самка, — спокойно поправил его начальник и выстрелил черноволосой дикарке в темя.

— Нахуй, — вдруг сказал тот самый, рано поседевший наемник, что спрашивал начальника о племени еще в лагере.

— В смысле? — Не понял странного в этих обстоятельствах изречения, начальник.

— Вас всех. И меня. И страну. И все на свете, — спокойно пояснил наемник, — пора мне на покой. Я возвращаюсь в лагерь. Утром меня не будет здесь. Уйду с минометчиками, нам дальше не по пути.

— Сержант, вы рехнулись? — Осведомился начальник.

— Так точно, господин полковник, видимо, да. Пора мне на покой, — повторил он, — эта работа не для меня. Больше. — И тут его обильно вырвало.

— Сорвало сержанта, — сочувственно прошептал кто-то.

Начальник попал в затруднительное положение. Сержанта он знал очень и очень давно. И такие операции были тому не в новинку. Что нашло на человека? Заболел? Как у Ремарка — фронтовое, военное безумие? Тогда его следует просто убить — но не получится, увы, блевать тот уже перестал, а разоружать его было, как и у Ремарка, поздновато — он бы не дался, а безумен он или нет, неважно — все его навыки при нем, равно как и его оружие.

— Ступайте, сержант, — спокойно ответил начальник, — благодарю за службу.

— На покой, пора, пора, — проговорил сержант и пошел на север. Он шел и плакал. Что на него нашло — Бог весть. Может, заболел, может, свихнулся, может, просто износились, наконец, стальные нервы, или просто заработал какой-то лишний участок мозга — не нам судить.

Маронге слез с дерева. Чутье говорило ему, что его народа больше нет. Шаман рассказывал об этом. Они — одно целое. Они чуяли друг друга. Как бы далеко не заносило Маронге в его странствии, он чувствовал, что его народ живет, радуется, печалится, охотится…

Маронге знал, что никого нет. Еще он знал, что нет ни добрых, ни злых духов более в этих краях. Им тут нечего было больше делать — лес был убит, народ был убит, а сам Маронге слишком мал.

Еще он знал, что духи тут не особенно виноваты, а значит, народ его тоже не особенно виноват. Это были белые. Дико, но это так. Он видел, как они, шумя, как стадо свиней на водопое, ломились по лесу, освещая его горевшими на их странных головах, третьими глазами и плевались во все стороны этими самыми светлячками. А по следам за ними пробиралось по упавшим деревьям нечто уже совсем невообразимое, ужасно вонючее, громкое, не похожее ни на что, виданное им или еще кем-то из его сородичей. Эти чудовища рычали, воняли, на ходу шумно и непрерывно пускали ветры, оскорбляя чащу, а заодно светили перед собой невыносимо яркими, мертвыми глазами. Белым служили и чудовища, и светляки, и даже шаман пел по сию пору. Он что — с ними заодно? Мысль была вялой, ленивой и глупой, Маронге пожал плечами и полез вниз.