Тёма Шумов - Тиховодье

Перед юношей развалившись в кожаном кресле, сидел высокий мужчина. Седоватые жесткие волосы тщательно уложены. Идеальные брови, должно быть, подстригали с такой же тщательностью и частотой, что и аккуратную эспаньолку. Тонкие жесткие губы, лицо без морщин, но со следами прожитых лет – кожа выглядела сухой как у большинства разменявших пятый десяток.

Его и юношу разделял низкий столик, на котором стоял прозрачный на половину пустой кофейник. Две чашки, – одна полная густым черным и маслянистым кофе, другая пустая, – стояли с краю, рядом с небольшой картонной коробкой и сколотой скрепкой кипой листов.

Мужчина держал в одной руке iPad, сосредоточено читая текст с его экрана, а другой постукивал пальцами по закругленной ручке кресла. Дробь выходила то частой и звонкой, то редкой и гулкой. Иногда указательным пальцем этой руки он стремительным движением перелистывал текст, который читал на планшете.

На стене, возле которой стоял торшер, дававший скудный рыжеватый свет, в рамках висели дипломы и свидетельства, выданные врачу-психотерапевту Гаврилову Петру Ильичу. Над ними картина с изображением соснового бора, – садящееся низкое солнце пробивалось сквозь высокие деревья вдоль грунтовой деревенской дороги.

Гаврилов положил планшет на стол и встал, вырвавшись из объятий массивного кресла.

– Все это совершенно бессмысленно, – произнес он, подойдя к окну и смотря сквозь развернутые горизонтальные жалюзи и стекло, покрытое ручейками и реками от стекающих по нему дождевых капель.

Свет фонаря, проникающий сквозь жалюзи, лег на него тигровыми полосками теней.

– Столько часов упорного самокопания и все лишь для того, чтобы опять упереться все в ту же стену. Стену, которую вы сами возвели вокруг себя.

Он заложил руки за спину и покачнулся на каблуках остроносых туфель. Под короткими рукавами поло вздулись трёхглавые мышцы, – давая понять, что их обладатель регулярно посещает тренажерный зал.

– Возвели из того, что было под рукой, – или точнее в голове, – из комплексов и страхов. С ее помощью вы отгородились от окружающей реальности и попытались создать внутри себя свой собственный: мир, в котором бы вам было удобно и не страшно. К сожалению, ребенок не может знать, что такое невозможно. Он обладает верой, и не отягощён грузом опыта.

Петр Ильич размерено прошелся от окна обратно к креслу, мимо замершей в дверях женщины, но даже не посмотрел в ее сторону.

Не заметил или не захотел замечать, подумала Катя. Умник, погруженный в свои мысли. Отличается ли он хоть чем-то своего пациента понуро опустившего голову на диване?

– Но спросите себя на минуту, какой мир может создать семилетка на основе своих детских фантазий и представлений. Только плоский и картонный. Мир, который при малейшем дуновении ветра начинает трещать по стыкам и разваливаться. Который не при каких условиях не сможет стать ему спасительным убежищем.

Психотерапевт обошел кресло, налил кофе из кофейника в пустую чашку, отпил, сделав небольшой глоток и сморщился.

– Остыло. Терпеть не могу холодный кофе. А вы?

Молодой человек еле заметно пожал плечами.

– Так о чем я? – Гаврилов поставил чашку обратно на стол и, опять заложив руки за спину, направился к окну. – А, вспомнил! О том, что мир, созданный вами, не мог вас спасти, не мог стать вашим убежищем. Почему?

Он усмехнулся.

– Потому что никогда ни один творец не смог получить полного контроля над своим творением. Даже Бог, создав людей не смог контролировать их поступки и желания. Иначе бы он никогда не выгнал их из рая. Иначе бы Гоголь не уничтожил вторую часть «мертвых душ», а Микеланджело не сжег тысячи своих рисунков. Все просто. Всё что мы создаем, во что мы вкладываем самих себя, в конце концов, оживает и начинает жить самостоятельно. Именно из-за того, что мы так любили свое творение, что поделились с ней частью своей души, одухотворили его.

Голос психотерапевта был монотонным и вежливым. Именно такой голос должен быть у мозгоправа – убаюкивающий и расслабляющий. Слова походили на тихий шорох, с которым пересыпается песок.

– Так и вы, населив этот мир людьми, которых вы любили или, напротив, ненавидели, наполнив его своими персональными монстрами, оживили его и оживили их всех. Но с этого самого момента все вышло из-под вашего контроля. Монстры и персонажи перестали быть управляемыми. Они начали жить собственной жизнью. Их чувства стали вам непонятны и опять, опять к вам вернулись страх и боль.