Елена Арсеньева - Дом проклятых душ

Наконец мы с Натальей поженились. Обоим хотелось бы венчаться, но для этого пришлось бы ехать аж в Нижний Новгород – нигде ближе церкви не было, все сельские приходы давно позакрывали, храмы стояли пустые и разоренные. Ну что, записались , как это теперь называлось, в Бору в райсовете, да и стали жить-поживать и добра наживать.

Через год у нас родился сын Алексей, названный так в честь моего покойного отца. Я узнал неведомые раньше, простые, житейские радости, и даже порою чувствовал благодарность Марусеньке. Правда, высказать эту благодарность было некому, потому что ни старуха, знакомая мне, больше не появлялась, ни даже черные козочки. Может, просто не попадались мне на глаза…

Постепенно жизнь заставила меня начать забывать о прежних мечтаниях. Вернее, не забывать, а смиряться с невозможностью их осуществления. Но вот однажды случилось нечто воскресившее их, да так остро, что мечтания эти не просто вспомнились, а увели туда, где я теперь нахожусь.

В первую минуту Маше показалось, что она попала в ту же самую деревенскую комнату, где оставила лежащего на лавке Горностая. Однако его там не оказалось, зато около этой лавки лежала на полу черная козочка.

Маша чуть не ахнула, но вовремя зажала рот ладонью.

Марусенька?

Или Глафира?

Или коза, которая просто коза?..

Присмотрелась внимательней.

Черная козочка захворала, и захворала нешуточно: это было ясно даже Маше, которая не понимала вообще ничего ни в какой деревенской животине. Козочка лежала на полу возле лавки, крепко зажмурившись и бессильно свесив голову; дышала неровно, слабо вздымая бока, и видно было, какие у нее сухие ноздри.

«Ах, бедняжка, ишь, как жаром пышет!» – с неожиданной жалостью подумала Маша.

– Забить надо, пока не сдохла, слышь, Ефимовна! – пробормотал кто-то сзади.

Маша хотела оглянуться, но в эту минуту невысокая немолодая женщина вышла из темных сеней с деревянной бадейкой, наполненной водой, и понесла ее к печи.

Маша озадаченно нахмурилась. Такие раритетные бадейки она видела только в кино про старинную жизнь. А что, эмалированные и цинковые ведра здесь уже в дефиците?

Похоже, здесь не только ведра в дефиците, но и нормальная одежда. С чего вдруг женщина напялила на себя какой-то синий сарафан, перехваченный под грудью, и рубаху с пышными рукавами? Почему голова ее так странно повязана платком, как будто обвита им? Старинное слово «повойник» пришло на ум, и Маша растерянно хлопнула глазами.

Сарафан, повойник, бадейка… А вид этой закопченной кухоньки? А неуклюжая, из камня сложенная печь, на которой исходит паром большой горшок?..

Ефимовна… где-то Маша слышала это отчество, причем недавно!

– Тебе лишь бы кого-нибудь забить, Донжа, – буркнула Ефимовна, обращаясь к тому, кто подал ей столь угрюмый и жестокий совет, но не поворачиваясь к нему. – Неужто не назабивался еще?

Донжа! Маша схватилась за сердце. Колдун, убийца, о котором говорили Горностай и Марусенька!

Хотела посмотреть на него, но оглядываться было страшно. А вдруг он ее заметит?! Вспомнила, что в Завитой-второй ее никто не видит, и стало немного полегче.

Стоп, но ведьмы ее видят. А колдуны?!

Так и сжалась вся… Но на нее никто не набрасывался, ковы не наводил, проклятия не выкрикивал.

Может, обойдется?

– Что-то осмелела ты, Ефимовна! – в эту минуту проворчал Донжа из темноты, и Маша поняла: видит ее Донжа или нет, но ему точно не до нее!

А Ефимовне было не до ворчуна Донжи: хозяйка только отмахнулась и продолжала заниматься своим делом.

Она выкатила из-за печи булыжник и, открыв дверку печи, сунула камень в огонь. После этого вбежала в горницу и вернулась оттуда с лоскутным одеялом, порядком вылинявшим. Затем из кухонного ларя был извлечен мешочек соли, со стола небрежно сдвинута посуда и снята потертая, невесть когда сотканная скатерка.

Ефимовна укутала козочку скатеркой, а потом натерла ей уши и морду солью. Коза лежала безучастно, вроде бы даже не дышала.

– Забить бы! – уже с откровенной злобой прошелестело из темноты.

Хозяйка показала в ту сторону кукиш, а потом взяла большой железный совок и веник. Прутья веника мигом затлели, когда она вытаскивала из печи булыжник, закатывала его на совок, а затем плюхнула в ведро.

Оттуда мигом повалил пар.

Ефимовна затоптала задымившийся веник, подхватила ведро и поставила рядом с козочкой. Прилегла к больной животине и с головой накрылась одеялом.