Елена Арсеньева - Дом проклятых душ

Антип стоит, глазами хлопает. Понял только, что уйдет вслед за теми, кого убьет, а потом вместе с ними в огне сгорит.

«Ну что ж, – рассудил он, – все мы смертны, все когда-нибудь уйдем блуждать по тому свету и гореть в адских кострах!»

И решительно кивнул.

Сатана ухмыльнулся, чиркнул по руке Антипа когтем, а когда показалась кровь, велел обмакнуть в кровь палец и написать его имя на листе старого пергамента, который взялся невесть откуда. А надо сказать, что Антип знал грамоту: его дядька научил. Поставил он запродажную подпись, и сатана довольно сказал:

– Смотри же, приюти отродий наших и пекись о них неустанно, не то испепелишься в тот же миг, как от них отвернешься!

И он отправился в свое огненное царство, начадив на прощанье серою и оставив в стене дыру, в которую заглянуть было страшно, ибо там что-то темнело, свистело, кипело и дышало, будто ужасное живое существо, а иной раз шелестело, словно берестой или страницами какой-то огромной книги. Бездонная, словом, бездна там образовалась!

И что уж вовсе непонятно: с улицы поглядеть – это просто стена, стена бревенчатая. А в ней – бездна!

Антип долго стоял ни жив ни мертв, долго в себя прийти не мог. Со страху половина того, что говорил ему сатана, из головы вылетела! Ну, кое-как очухался и взялся жить дальше. Но слава дурная о нем уже пошла, а потому никто к нему ни за помощью, ни за злодейством не обращался и деньги колдовством своим он по-прежнему добыть не мог. Однако наконец вспомнил слова сатаны, что прольет много человеческой крови, – и только теперь смекнул, что это совет такой был ему дан. Тут решил он заняться разбоем.

Набрал себе шайку – ну что ж, немало народу готово поживиться чужим добром! Кого Антип уговорил, кого застращал, и противиться ему было трудно.

Здесь, на Нижегородчине, в ходу такое словечко – сдонжить: одолеть, надоесть, утомить, умаять, уболтать… заставить, в общем! Вот Антип якобы и был таким: кого хочешь мог заставить себе служить и помогать. Небось и сатану сдонжил, коли тот к нему наконец явился, в кумирню его! Словом, прозвали Антипа Донжей, и скоро настоящего его имени никто уже не помнил.

Конечно, Донжа не только языком молол: он стращал людей, а осмелившихся не подчиниться убивал без всякой жалости.

По идее, Маша должна была очутиться в темных сенях, однако очутилась еще в одной комнате, оклеенной кое-где листками бумаги, схожей с первой настолько, что она даже оглянулась и поискала взглядом красную надпись вверх ногами, чтобы убедиться, что снова не оказалась там же.

Нет, другая комната. Надписи у двери нет, а листки на стенах такие же старые, все пожелтели. Отсюда куда-то ведет еще одна дверь. Такое ощущение, что за ней пустота – слышно только, как гулко дует ветер. Порывы его рвутся снизу и перекатывают по полу комья многолетней пыли. Среди них носилась какая-то скомканная бумажка… кажется, или в самом деле на ней написано что-то красным?

Маша нагнулась поднять ее, но в это мгновение из-за той двери, откуда несло сквозняком, раздались голоса. Женский и мужской. Оба эти голоса были чем-то знакомы Маше, но она пока не могла вспомнить, откуда их знает, где их слышала. И между ними шел такой разговор, что бумажка была мигом забыта. А потом ее унесло куда-то новым порывом сквозняка.

Маша приникла к двери.

– Я помогу тебе, – говорила женщина. – Я все исправлю, все как раньше сделаю. Покажу, как отсюда выйти, если только ты…

Голос у нее сел, она шумно перевела дыхание, но ее собеседник не стал ждать, пока она снова соберется с силами, а зло спросил:

– Что – я? Что тебе от меня надо? Ты меня под пулю привела! Я-то тебе верил! Уйди. Не хочу тебя видеть.

– Ты меня не кори! – воскликнула женщина, и в ее голосе послышались слезы. – Я только хотела еще одно средство… чтобы ты… – Она с трудом подавила рыдание.

– Неужто не поняла еще, что я не веретено, на которое ты какую хочешь пряжу накрутишь? – невесело усмехнулся мужчина.

– Поняла уже, – с болью в голосе согласилась женщина. – Поняла! А ведь как я только не ворожила на тебя! Какими только зельями не потчевала! И соль наговоренную в ворот рубахи тебе зашивала, и кошку черную вываривала, чтобы косточку-невидимку добыть и тебя мертво приворожить! И кровь свою месячную тебе в вино добавляла! Но что я от всего этого получила, что?! Тело твое на одну ночь? Глаза твои пустые, что мимо меня пялились? Руки неласковые, холодные? Шаги твои уходящие… да, уходил ты, даже не оглянувшись, вмиг меня позабыв и более не вспоминая! Мне нужно было, чтобы твое сердце от любви ко мне дрожало, а ты… Ты даже не помнишь! Ты даже не помнишь ничего, меня, ночей наших не помнишь! И вернуть тебя невозможно было никакой ворожбой. Тебе не я была нужна – тебе Донжа был нужен! С моей помощью ты хотел до него добраться! И я ради тебя, ради твоей любви тебе помогала! Я Донжу выдала тебе, я ему злом за добро заплатила, а ведь он нас с сестрой приютил, он нам помог людьми стать!