Андрей Сенников - Врастая кровью

Что он станет делать, когда доберётся до места стоянки, Сергачёв не знал.

Или делал вид, что не знает.

Часа через два он сбил ноги. Кроссовки отяжелели от налипшей грязи. Сухие участки дороги сменялись влажными, с непересыхающими лужами. Виктор с удовольствием опустился на придорожный пень с расщепом, стащил обувку, мокрые носки. Морщась, осмотрел кровавые пузыри. Странно. Дорогущие «найки», предназначенные для бега, оказались совершенно непригодны для ходьбы. Он сидел, курил, вытянув ноги, прикидывая, что большую часть пути уже прошёл…

…И не сразу понял, что слышит, настолько привык к затаенному безмолвию здешней тайги. Кажется, треск. Частый треск ломающихся сучков, короткий шелест и всё затихло. Виктор поднял с колен карабин и сполз с пня, напрягая слух. Ничего… Земля неприятно холодила ступни. Он всматривался в деревья, лунный свет осторожно касался листьев, путался в мокрой траве, блестел в крохотных лужах. Потом исчез, словно его спугнул дробный топот, сменившийся влажными шлепками. Ближе, совсем рядом, за поворотом…

Сухо щёлкнула планка предохранителя. Виктор стал на одно колено и вскинул карабин к плечу, направляя ствол на звук. Глаза слезились от напряжённого всматривания, плечи окаменели. Сердце ухало, крови била в виски — весомо, с оттягом…

По кустам хлестануло, словно плетью. Посыпалась труха. Качнулись тяжёлые лапы придорожной пихты. Качнулись и разошлись податливыми волнами.

Сергачёв закричал: тонко, по-заячьи. Глаза вылезли из орбит. Палец свело судорогой на спусковом крючке. Отдача молотила в плечо. За грохотом выстрелов он слышал, как дробь звонко и смачно вгрызается в дерево, рвёт открытые участки плоти. Вспышки выстрелов рваным ритмом выхватывали из темноты и лунного света четырёхногое, многорукое, заплетённое в доспехи из корней и ими же наспех сшитое, с выломанными суставами, вывороченными ступнями; скрюченными пальцами и острыми локтями… Болталась синюшная, переполненная чёрной кровью женская грудь. Безжизненно клонилась в сторону темноволосая, коротко стриженая голова. Другая — с глазами-бельмами и оскаленным ртом, — безостановочно клацала челюстями. Крошились на острые осколки, перепачканные кровью зубы. Жидкие, свалявшиеся пряди раскачивались за острыми эльфийскими ушками…

Упругие корни с запахами земли обвили ствол умолкшего карабина и вырвали из ослабевших рук. Виктор отшатнулся, не в силах двинуться с места, но не упал. Когтистые пальцы с остатками потрескавшегося лака на ногтях воткнулись под рёбра через дыру в рубахе — кожа разошлось как гнилое тряпьё, — удержали на ногах, потянули к себе. Жесткая, грубая ладонь сдавила мошонку. Руки — женская и мужская, пронизанная строчками перевитых корешков, — ухватили голову, сдавили виски. Между синих губ Викиной головы и осколков зубов выскользнул толстый и непомерно длинный язык, в бахроме бледных нитяных наростов.

Сергачёв захрипел. Пальцы под рёбрами пустили корни в лёгкое, переплетаясь с бронхами. Яички лопнули, словно перезревшие виноградины. Виктор широко разинул рот. Вены на шее вспухли жирными дождевыми червями. Жилы натянулись струнами. Дикий крик ударил по ним, отчаянно и коротко. Ищущий язык скользнул ему навстречу поверх зубов, окунулся в лужицу горячей крови, заполняющей рот. Крик-кашель бил черным гейзером в мёртвое лицо Вики…

Кончик её языка разорвал кожу под подбородком, кокетливо завернулся вокруг челюсти. Глаза Сергачёва закатились, сохраняя на сетчатке последний её оттиск, отлетающей в шлейфе кровяных брызг и ошмётков кожи. Волевой и мужественной. Отдельной навсегда…

Нет у любви никаких крыльев, подумала Оксана, вслушиваясь в далёкий, полный животной боли крик. В плотном, сыром воздухе, по-над водой, он нагнал её судёнышко, закачал на короткой мелкой волне и застрял-затих в глухом распадке темнеющего берега. Кажется, она узнала голос Степана…

«С любимыми не расставайтесь, Всей кровью прорастайте в них…»

Её лихорадило. В боку пощипывало и ныло. Боль потихоньку начала ворочаться под повязкой, пуская ветвистые корни под кожу. Оксана привалилась к прохладному резиновому боку и закрыла глаза. Под веками раскачивалась крона Илгун-Ты, расплывшейся, как пятно Роршаха, кляксой. Первое, что приходило в голову — любовь…

«В итоге, всё сводится к способности отдавать,» — сказал Димка, кивая изуродованной головой. — «Даже если это никому не нужно…»

Он сидел в лодке напротив. Такой же искалеченный, каким лежал в запаянном гробу. Кровь в лунном свете блестела как нефть…