Татьяна Замировская - Земля случайных чисел [сборник litres]

Ближе к Рождеству становится понятно, что к Копии все действительно привязались и он, похоже, стал членом семьи. Всем от этого тяжело, даже младшему Ребенку 1. Оказалось, что в испуганном стремлении как можно скорей полюбить и принять Копию был такой отчаянный и невыносимый страх случайной потери, что окончательное принятие Копии перевело этот страх в категорию, находящуюся за пределами невыносимости.

За пределами невыносимости обычно располагается поле абсурда. Ребенок 1 искренне интересуется, можно ли оставить Копию себе. Ребенок 2 резонно интересуется тем, что случается с семьями, таки оставившими Копию, и как это оформляется документально. Мама объясняет: так сделать можно и это прописано в протоколе, но тогда потерей окажется кто-то из нас четырех, и мы даже не знаем, кто именно, поэтому даже подготовиться сложно – обычно в ситуациях, когда Копии не положено, семьи месяц готовятся: банковские счета, доверенности, пароли на всякий случай. А тут уже нет времени готовиться, на днях Рождество.

– К тому же вдруг речь о потере ребенка, – назидательно говорит Мама. – Представь, мы его оставляем, и ты так рада и счастлива, а наутро выясняется, что потеря – это ты. То есть у нас выясняется. У тебя уже ничего не выясняется, ясное дело. Что ты на это скажешь? Не дури.

– По-моему, он должен был быть с нами изначально, – говорит Папа. – Нас должно было быть пятеро. Почему при создании семьи сразу не выдают такого? Все намного быстрее и проще было бы. И всей этой херни не было бы (Папа знал, какой именно).

– Мы очень хотели бы тебя оставить, – объявляет Мама Копии за ужином за день до Рождества (до этого весь день вместе наряжали елку, упаковывали тайком какие-то подарки каждый в своей комнате, составляли список продуктов, обычные праздничные хлопоты). – Но оставить нельзя. Если оставляешь, это будет кто-то из нас.

– Это совсем не обязательно мне даже говорить, – улыбается Копия. – Я же специально пришел, чтобы быть вашей запланированной потерей. И нас учили отвечать так, как я сейчас отвечаю, поэтому это даже не совсем то, что я думаю.

– Мы просто знаем, что есть опция, при которой можно оставить, – смущается Мама. – И не хотим, чтобы ты подумал, что мы не думали о том, чтобы воспользоваться ей. Мы не хотим, чтобы ты думал о нас плохо.

– Как я могу думать о вас плохо, – улыбается Копия. – Я же вы, я же один из вас.

При этом Мама отчетливо понимает, что Копии даже не очень интересно оставаться. Глубокой заинтересованности в нем так и не появилось.

Интересно, любит ли он нас, думает Мама. Хотя, наверное, если любовь определяется через уровень жертвенности, все-таки любит. Но если через заинтересованность – тогда вообще непонятно. Какой-то совсем себе на уме.

В некий момент Мама ловит себя на том, что думает ужасное. Если потерей будет Папа, думает она, Копия поможет справиться с горем и вообще как-то наладить быт. А вот если потерей будет она сама – тогда, конечно, у детей никакого будущего. Эти будут только сидеть вдвоем и в шахматы играть одинаковыми жестами.

Мама интересуется у Копии, как оно там у них обычно происходит. Выясняется, что Копия просто выключается: они все работают ровно до Рождества, а потом прекращаются, когда наступает отсчет актуального налогового года, и на следующий день приезжают специальные службы и все делают, что положено.

Правда, выключается Копия в случайный, неожиданный момент – поскольку концепция случайной потери оказалась важнейшим и неотменимым элементом существования времени-пространства в его актуальной версии, происходить все должно все равно случайно (это Мама заглянула в техпаспорт Копии; но есть вероятность, что она трактовала все неверно, – возможно, это важнейший и неотменимый элемент чего-то другого, о чем нам прямо не сообщают, думает она).

Неотменимо, неотменимо. Мама долго думает это слово перед сном, и ей снится синее, гудящее неотменимо, похожее на раздутый до предела воздушный шар наизнанку, где вместо внешнего и внутреннего воздуха синяя тугая бескрайняя резина с запахом ветра и дождя, а между запахом ветра и запахом дождя – тончайшая пленка воздуха в форме шара, и вот она-то и есть неотменимо, и куда-то плывет сквозь резиновую синюю бесконечность, движение внутри которой затруднено и невозможно, но при этом – неотменимо.

Рождество было тревожным. Все боялись, что это случится прямо сейчас, в этот момент, но все не случалось; как-то дошло даже до торжественного стола и пламенного, огненного выноса шипящей индейки из духового оркестра кухонных печей, и тут уже все расслабились. Папа открыл шампанское. Пили, праздновали, даже пели какие-то песни все вместе, Папа все подливал себе и подливал. Ребенок 2 сидела на коленях у Копии и украдкой тоже пила шампанское. Мама подумала: вдруг это тот самый момент, тот самый момент, какая будет травма для Ребенка 2. Но это был все еще не тот момент.