Дарья Беляева - Долбаные города [СИ]

Нас осуждали за то, что мы используем смерть Калева, чтобы прославиться.

Нас обожали за то, что мы свихнулись от потери друга.

Нас подозревали в том, что мы — проект какого-нибудь амбициозного режиссера.

Нас уважали за нашу смелость.

Короче, мы стали медиа-вирусом, с которым можно пообщаться.

Я сказал:

— Итак-итак-итак, о чем бы еще вам рассказать? Радио Ириска немножко вырубается.

Тут же посыпались просьбы не уходить, и я подумал, вот будет отстойно, если я никогда не смогу уйти и умру от истощения. До этого, правда, было еще далеко, но перспектива виделась. Я сказал:

— Вам повезло, что я такая истеричка. В противном случае, я предпочел бы есть, пить и спать вашему бесценному обществу.

Я им подмигнул, вернее не им, а камере, но у меня вдруг сложилось впечатление, что я флиртую. В этом, наверное, и была суть популярности. Мне нравилось, что они хотят меня в том или ином смысле (понять, убить, трахнуть, унизить, поцеловать, похвалить).

Интересно, подумал я, а когда я буду играть в фильме самого себя, мне дадут сценарий с собственными репликами? Какой классный абсурд!

— Кто самый сладкий мальчик в интернете? — спросил я. — Кто первый напишет «Рафаэль»?

О, и, конечно, я забыл, четвертый пункт, еще одну новую, странную вещь.

В-четвертых о Калеве Джонсе все забыли, исключая авторов грустных фанфиков и воинствующих поборников аморальности нашей славы.

Что до нашей теории, я уже не был уверен в том, что все это — чистая правда. Мне казалось, что события, произошедшие со мной до съемок, были сном. Я все еще помнил, что мы видели, но все это отдалилось, и иногда я не мог поверить, что мы говорили о голодном желтоглазом боге, считая, что он существует. Наверное, дело было в том, что я слишком долго пересматривал запись. Если повторять слово достаточно часто, оно превратится в бессмыслицу, в странный набор звуков. Параноик с неизбежностью предположил бы, что здесь и кроется ответ на вопрос «почему мы?». Дело было не в том, что мы, в отличии от большинства шизофреников с «Не сегодня», симпатичные подростки, и не в моем особом обаянии, а в том, что в эпоху постправды достаточно повторять что-то достаточно часто, и это перестанет существовать. Но у меня никогда не получалось задуматься об этом всерьез, слишком глупо все выглядело.

Если бы месяц назад мне сказали, как изменится моя жизнь после смерти Калева, я бы, наверное, не поверил. И никто из вовлеченных в эту странную ситуацию не поверил бы. Но в этом и была прелесть жизни по сравнению со скатившимися после второго сезона сериалами. Я не мог предугадать сюжет.

— Итак, дамы и господа, о чем поговорим сегодня? О политических кампаниях поздней сталинской эпохи? О странных сексуальных фетишах? Кто-нибудь знает, что Саддам Хуссейн писал любовные романы? Почему я вспомнил об этом? Все просто: сначала усы, затем странные сексуальные фетиши. И если еще кто-нибудь спросит, обрезан ли я, мне придется поставить этому видео такой рейтинг, который не позволит мне самому смотреть его.

Почти все было славно, и я понял, что быть счастливым реально даже в четырнадцать лет. И даже в Ахет-Атоне. Но, по закону сохранения энергии, я имел приоритетное право на что-то очень плохое. За этот месяц у Леви случилось семь припадков. Очень много, особенно учитывая его обычное состояние. Я боялся, что он умирает. Леви боялся, что он умирает. Родители Леви испытывали схожие опасения, и даже учительница литературы стала к нему мягче. Я не мог представить, что Леви исчезнет навсегда, что у меня может не быть лучшего друга, что однажды он скажет мне что-то, и это будет последний раз, когда я услышу его голос. Я ведь пережил смерть Калева, но теперь снова был беззащитен перед ней.

Я старался не думать об этом, но с темнотой эти мысли возвращались. Леви тяжело болел, и я не знал, смогут ли врачи сделать с этим что-нибудь. Конечно, при ближайшем рассмотрении угроза смерти была не такой уж явственной. Но, когда Леви не думал об отеке мозга или легких, он предполагал, что вскоре у него наступит деменция, и тогда я тоже потеряю его. Словом, по мнению Леви, мне предстояло потерять его в любом случае. Он считал, что хорошо все не станет ни при каких обстоятельствах, и читал статьи на сайтах хосписов, где доморощенные психологи советовали, как лучше пройти через торг, гнев и все другие станции до самого принятия. Я так хотел, чтобы с Леви все было в порядке. Я отдал бы все, даже свою обожаемую славу. Но не было Господа Бога, который спустился бы с небес по лестнице Иакова, или что он там для построил для сообщения с нашими местами, и сказал бы: Макси, делай вот что, чтобы было хорошо.