Борис Конофальский - Инквизитор. Вассал и господин [СИ]

А Брунхильда словно по лицу его все мысли его, разгадав, заговорила:

– Я обузой не буду, хочу просто праздник увидать. Проповедь епископа услышать. После Ланна мне в Эшбахте не хватает этого.

И говорила она это с такой мольбой, что Волков морщился, мотал головой, но уже в душе готов был согласиться.

А Брунхильда, словно почуяв его слабость, упала на колени и взяв его руку в свои поцеловала её и продолжила:

– Буду тиха я, так тиха, что вы про меня и не вспомните, только возьмите на праздник.

Как ей отказать? Да невозможно сие, нет такого сердца мужского, что смогло бы не дрогнуть от слов этой двадцатилетней красавицы.

Да ещё когда она немного и так забавно шепелявит из-за потерянного в детстве ещё зуба. Нет, отказать он не смог, погладил её по щеке и сказал:

– Хорошо, поедешь со мной.

И тут же переменилась она, встала с колен, отряхнула юбку и деловито произнесла:

– Только вот платье мне нужно новое, моё на рукавах уже потёрлось, его только дома носить. Да и кружева не свежи, потрепались уже. Нужно будет на день раньше поехать, чтобы я по лавкам пройтись успела. И шаль мне новая нужна.

Вот сейчас она сильно его раздражала, только палец ей дай…Но перечить он ей не стал. С ней невозможно спорить стало.

Мальчишка Яков пропал. Вечером был, а утром Брунхильда его дозваться не смогла. Искали, кричали, нет его. Уж и домой посылали, может, домой пошёл. Нет, и дома не нашли. Куда мог деться? После завтрака Максимилиан пошёл на конюшню, прибежал взволнованный и говорит:

– Кавалер, ваш лучший конь пропал.

Он вскочил, чуть ногу не подвернул, пошёл с Максимилианом и Сычём на конюшню, и точно, нет ни коня его лучшего, ни седла самого дорогого. Конь один больше ста талеров стоил, Волков думал его на племя брать. И седло было непростым. И тут его словно обожгло. Побежал в дом, хромая, схватил кошель, а он лёгок. Пуст. Встряхнул, перевернул его, и ничего оттуда не выпало, кроме ключа от сундука. Ни единой монеты не было в нём, даже медной. А ведь были деньги, у него еще немного было, монах ему сдачу привёз с пяти золотых. Слава Богу, хоть ключ остался. Волков кинулся к сундуку, открывал, так руки дрожали: нет, всё на месте. И шар хрустальный, и золото в шёлковом мешке, и бумаги на собственность, и в Ланне, и на Эшбахт тоже, и вексель имперский цел. Не было только тех денег, что в кошеле у него у кровати на комоде лежали. Сколько там было точно, он не знал, талеров двадцать, наверное, набралось бы.

Он запер сундук, поднялся с колена и был мрачен:

– Сыч, Бертье на охоте?

– Нет, экселенц, утром приходил кормить собак, ушёл потом, сказал, что к вечерку поедет за солдатское поле, за кабаном, когда кабан нажрётся и ляжет отдыхать.

– Максимилиан, седлайте коней, Сыч, найди Бертье.

– Ловить будем? – Спросил Фриц Ламме.

– Нет! – Заорал Волков. – На прогулку поедем!

– Я сейчас, экселенц, сейчас, – заверил Сыч и исчез.

Максимилиан тоже кинулся в конюшни. Повторять нужды не было.

Кажется, собаки взяли след. Да и мужик один сказал, что видал Якова верхом, ехал он на восток, к реке. Так и было, чуть проехав, нашли следы: подковы конские на глине. До самой реки следы довели, а там – всё. В реку зашли и пропали. Пришлось через реку перебираться во Фринланд, благо, тут она была неширока. А на том берегу, ничего не нашли, как не искали. Рыскали по берегу, вниз и вверх по течению, всё впустую. Словно в воду канул, утонул вместе с конём мошенник. Уже от голода во второй половине дня, хоть люди его о том и не просили, распорядился ехать домой.

Ехал домой чернее чёрного, на людей исподлобья смотрел. Ногу от целого дня в седле выкручивало, хоть зубы сжимай, может, оттого от него волнами злоба разлеталась такая, что с ним рядом ехать никто не хотел.

А он только о том и думал, что обманули его, что землю ему поганую в награду дали, на которой только подлый народ жить может. Ехал Волков, оглядывая унылые виды своего удела, и злился ещё больше. Вот только что был он за рекой, во Фринладне, а там трава вокруг, вдоль берег шли луга да покосы, а тут что? Шиповник да репей с лопухами. И казалось ему, что ничего хорошего здесь ему не будет, что только убытку тут могут быть.

Конь племенной – сто талеров, а то и больше, седло рыцарское, деньги: всего на сто пятьдесят монет убытков. Не считая самого подлеца Якова. Ох, как дорого ему обходилась земелька эта. Трат на шесть сотен уже набралось. Вот так награду ему дали. Вот так прибыток.

Приехал домой, а всё не мило ему там, только Брунхильда мила. Она вышла во двор, помогла ему с коня слезть, повела в дом, всё молча, без причитаний. Уложила на постель, сапоги сняла, сама рядом села, ногу, как могла, мяла, но, конечно, не так, как Агнес, но старалась. Велела вина горячего с мёдом ему сделать, пока обед грелся.