Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

– Сфотографировал? – сипнул Иван.

– Первым делом. Что дальше, лейтенант?

– Мальчишка?

– В порядке. Утомился. Спит.

Бортовский принял решение:

– Откапывать будем.

– Надо ли?

– Здесь я приказываю. Ясно? Мне нужно убедиться тут ли академик? Приготовить сапёрные лопатки. Чего мнёшься? Вопросы?

– Лопаты-то… мы на пасеке оставили.

– Что?! – Иван заскрежетал зубами, отцепил от ремня лопату и потряс ей перед лицом толстяка. – А ты это видел?! Мать вашу перемать! Сказано было: экипироваться в полной боевой? Или нет?

– Но мы… думали…

– Не думали вы! У вас и думать нечем! Вместо головы знаешь что? Чем водку жрут, да по бабам бегают! Я вам покажу, засранцы! Я научу приказ выполнять! – Бортовский выхватил топор из берёзы и протянул его корреспонденту. – Вот твоё орудие. Через пятнадцать минут меняюсь с пацаном, потом ты со мной, и так по очереди. Ясно? – и с остервенением вогнал лопату в могильную насыпь.

Балагур надул щёки, выдал «п-пу-ух-ух» и нерешительно принялся отгребать землю лезвием топора:

– И всё-таки нехорошо это. Примета плохая, – и на уничтожающий взгляд Бортовского. – Примета, говорю. А мне что? Я же не отказываюсь. Тем более – академик. Посмертный снимок. Сенсация.

Иван яростно ковырял землю. Рука на траурной повязке, подобно запелёнатой кукле, покачивалась в такт рывкам, заставляя своего хозяина чаще скрежетать зубами и с удвоенной энергией вгрызаться в могилу…

…Вначале было темно. Чернота точила глаза, наваливалась, давила. Затем заструилась разводами, пропуская крохотную точку света. Точка росла, расширялась, превращаясь в маленькое солнце, потом взорвалась мутными всполохами мельканий, словно оборванная киноплёнка. И экран зарябил штрихами и разрывами, через которые постепенно проявилось изображение. Что-то плескалось за бортом лодки. Огромные скользкие рыбины поднимали фонтаны брызг. Вода, попадая на кожу, не была мокрой, а горячей и злой, как укус крапивы. Медведь, вырвавшись из-под воды, вскинул морду и перекусил пополам одну из рыбин. Шурик хотел убежать, слишком страшным был мокрый медведь. Но его огородили железными койками. Сашка лез через них, плакал и хотел домой. Сетка исчезла, и перед ним появился шалаш, из которого выглядывал поджарый зад, обтянутый штанами защитного цвета. Из него калоизвергались полосатые бурундуки и разбегались, озорно подпрыгивая. Шурик рассмеялся, но смех не вырвался наружу, а застрял внутри.

А потом он погнался за бурундуком и провалился в огромный и узкий туннель, а сверху падало массивное лезвие топора. И не было возможности избежать соприкосновения, улизнуть вбок: стены туннеля царапали плечи, жгли щёки. «Кто из нас падает с большей скоростью? – бежали мысли. – Я или топор? Какова его вероятность добраться до меня? Не поймать ли его? Траектория полёта равна топору в вытянутой руке?» Сразу же возникла школьная доска, где учительница физики быстро писала формулы, а затем также быстро стирала их рукой. Шурик не успевал переписать, формулы оставались незавершёнными и рассыпались на отдельные знаки, которые, как магнит, притягивало лезвие топора.

Туннель заканчивался чернотой, которую хочется размазать по лицу. Он трёт глаза и видит камни, вернее – руины какого-то дома, у которого уцелел только обломок стены. У стены стоят грязные, оборванные люди с впалыми, иссушенными телами. Он вроде бы должен пойти к ним, но почему-то не хочет. Пихтовая веточка чадит смолистым дымком и колет руку. Нет, это не веточка, а указка, что бьёт по школьной доске, с которой сыплются недописанные формулы. Да нет же! Это всего лишь дирижерская палочка, но почему-то её конец искрит бенгальскими огоньками. И надо успеть, пока фитиль не сгорел до руки. Он должен успеть сыграть музыку. Взмах, ещё взмах. Гул, треск, щелчки, аплодисменты. Измождённые люди падают, хватаясь за тела и мажа и без того испачканные лоскутки рубашек клюквенным соком. А он продолжает махать искрящейся палочкой, осознавая, что дирижирует самой великой симфонией на свете. Симфонией смерти. А сам он не умрёт. Огонёк уже жжёт пальцы, но боли нет. Потому что он БУДЕТ ЖИТЬ ВЕЧНО! ТЫ ЖЕ ХОЧЕШЬ СТАТЬ БОГАТЫМ? А ДЛЯ ЭТОГО НУЖНА ВЕЧНОСТЬ!

– Уходи! – кричит он кому-то страшному, пахнущему приторным смоляным дымком, и бежит к дому. Запах слабеет, голос пропадает, заблудившись в ветвях. Шура видит дом, не хочет туда, но это единственное спасение от СТРАШНОГО. Запинаясь и путаясь в обломках мебели, поднимая прах истлевших книг, он несётся вверх по лестнице. Падает в темноту. Успокаивается. Если СТРАШНЫЙ подойдёт, то он его из пулемёта! Так хорошо и дремотно в мягкой постели.