Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

Они добрели до маленькой кухни и уселись на сравнительно чистую скамейку. Помятый подсвечник нашёл себе пристанище в каком-то приспособлении на стене, и огонёк играл на лихорадочно возбуждённых щёчках Ирины.

– Ты шпаришь почище любого экскурсовода, – подхватил Шурик. – И что, об этом знают все в посёлке? Что-то вроде – приданья старины глубокой?

Ира хмыкнула:

– Угостил бы сигаретой. Я ему такие вещи рассказываю, а он…

– Ладно. Не дуйся, – миролюбиво посочувствовал тот. – Но всё же откуда ты это знаешь?

– От верблюда, – буркнула Ирина, прикуривая от свечи, затянулась, выпуская струйкой дым, и призналась. – Тут так: я, как бы это… праправнучка есаула.

– Вот те на! – изумился Сашка и внезапно ему стало понятно: и взахлеб рассказываемая история, и умоляющий взгляд там, у костра. Это же надо! Праправнучка!

– Так что всё это, скорее, семейная легенда. И та шантрапа, что иногда сюда забирается и гадит, ничего, естественно, не знает. Впрочем, если бы знали, всё одно бы… Ещё дразнили бы как-то! Не говори никому про меня, хорошо?

И Шурик торжественно поклялся никому не рассказывать, что Ира – рода Зазвизиных.

– Знаешь, – вновь призналась она, – я мечтаю как-нибудь вернуть себе дворянский титул. Сейчас, слышала, такое стало возможным?

– Угу. По-моему, я читал где-то, что в Москве дворянское собрание занимается возвращением чинов. А может и брехня. Врать не буду. Мало ли чего пишут.

– Всё равно. Когда-нибудь я опять стану дворянкой и потребую вернуть все «георгии» есаула. Хочешь, покажу второй этаж?

Шурик согласился, в мозгах немного прояснилось, что стоило наплыва головной боли, но безумно хотелось узнать продолжение легенды. Ирина взяла подсвечник, слегка заляпанный свежим воском, и они двинулись вверх по широкой и скрипучей лестнице…

– В Туюзаке установилась Советская власть, когда вернулся хозяин этого дома, и не один, а с конной бандой, – девушка рассказывала, а Шурик ясно представил топот копыт, храп лошадей в ночной тиши; бородатые, суровые люди в сапогах шляются по дому, дымят махоркой, топят печь.

– Папенька! – невысокая, худенькая девчушка бросается на грудь угрюмому бородачу. – Ой! Бородищу-то отпустил! Страхи господни! – потом плачет, уткнувшись в плечо. – А мама… и Кешка… в запрошлом годе…

Есаул супится и заскорузлой ладонью без двух пальцев гладит дочь по длинным волосам:

– Ничего, золотце. Умоются краснопузые кровищею.

Откуда-то снизу пахнуло махоркой, перегаром, кто-то затянул горькую казачью песню, а юркий паренёк, видимо из бывших юнкеров, устанавливает пулемёт на втором этаже. Лязгает затвор… ЛЯЗГ.

– Что это?! – изморозь укутала кожу. Сашка отскочил от брякнувшего под ногами предмета.

– Всё, что осталось от пулемёта, – Иринка склонила подсвечник, их взору предстала ржавая кучка металла с вызывающе глядящим в окно дулом. – «Максим». Из него дочь Зазвизина уложила двадцать четыре красноармейца.

– Как это было? – Шурик вдруг оробел, боялся слушать, но девушка, взяв его за руку, спокойно двинулась, заглядывая в обрушенные спальни.

– В ту же ночь банда разгромила сельсовет и установила в посёлке свою власть, прибрав к рукам прииски. Потом двинулась дальше. Майзас, Тетензи, Абагур окрасились кровью большевиков. В Атаманово встретились с бандой Соловьёва и решили объединить силы.

– Соловьёва? – напрягся Шурик. Эта фамилия была знакома, гдето он её слышал совсем недавно… Ах да – золото! Как можно было забыть?

– Но разросшейся банде противостояла уже обстрелянная Красная Армия. Два батальона вышли из Кузнецка, один из Новониколаевска, – Ирина толкнула тёмную от времени дверь в последнюю комнату – маленькую, должно быть, когда-то уютную спаленку с огромным окном, за которым махала ветками ель и сросшаяся с ней рябина.

Как только свеча осветила комнату, она показалась Сашке более сохранившейся из всех: пружинная кровать у стены, стекло в раме, светло-лиловые обои с незабудками в целости и сохранности.

– Это комната дочери атамана – девочку, кстати, звали, как и меня, если ещё не забыл моё имя, – Ирина подошла к окну, пока Шурик действительно лихорадочно вспоминал как её зовут, – а под этим окном её расстреляли большевики.

– Это что? – вновь удивился Шурик.

– За бандитизм, конечно. В походах отца она принимала активное участие и отличалась жестокостью и беспощадностью. Такая же была и в попойках. Танцевала, играла на гитаре, а по части самогона могла равняться на мужчин.