Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

И вновь мозг Шурика воссоздал давно канувшие в небытие звуки и образы:

– Пляши, Ирча! Кружись! Едрит твою по фене! Эхма! – топот, пьяные выкрики, удалецкие взмахи саблями, и посреди кутерьмы, лихо заломив казачью шапку, кружит вприсядку подросток. Но даже подшитый мехом и расстёгнутый от угара тулупчик и гимнастёрка под ним не могут скрыть выпирающие яблочки грудей.

– Пей, Ирча! Ну-ка! Ай, дивчина!

По-гусарски одним духом «дивчина» выливает в себя кружку браги и, занюхав рукавом, впивается в губы проходящего мимо юнкерочка.

– Ох, пропал Юрка. Закрутит его, бестия!

– И меня! Меня, – подскакивает щуплый старичок.

– Рожу кривя, – бросает Ира и, отвесив обалдевшему юнкеру пощёчину, вновь пускается в пляс под хриплую гармошку.

– Да, Степан Кузьмич, не вышел ты рылом для молодки, – подзуживает чернобородый верзила, в усах и бороде лоснятся кусочки курицы.

– Твоё что ль лучше? – не унывает старичок.

– Да я её, голубушку, помял ужо. Ох задириста, едрит твою по фене, – небрежно бросает бородач.

И как могло случиться, что в это время гармонь стихает, и бурчание чернобородого становится слышно всем? Во главе стола беспалая рука внезапно сжалась на глиняной кружке. Вспыхнув, Ирина выхватывает сабельку и вскакивает на стол, не обращая внимания на бьющуюся посуду.

– Помял, гришь?! А ну, помни! – нацеленный сапожок впивается бородатому в харю, сабля просвистела над головой. – Выходи, трус! Потолкуем по-казачьи!

Разъяренный бородач с кровоподтеком на губе вытаскивает саблю и тоже вспрыгивает на стол. Рука атамана пульсирует на талии кружки, зубы сжаты, в глазах мутный огонь. Мужской гогот и бьющиеся чашки не могут заглушить позвякивание сабель.

– Давай, Ирша! Ули-лю! – вопит старичок.

– Ну-кась, Егор, не осрамись перед бабой! – орут другие.

Дзиньк! Лязг! Дзиньк! И вот бородач, издав быкоподобный рёв и уронив саблю, сжимая исполосованное брюхо, валится на пол.

– Переусердствовала, – бормочет атаман, расслабив пальцы на кружке.

Грохот тела подобен взрыву бомбы. Гулянка стихает.

– Никак прирезала? – набожно крестится Степан Кузьмич. – Ё-моё! Убивство!

– Ну! Кто ещё меня распробовал! – подросток с горящими глазами, опьянёнными брагой и схваткой, взмахивает саблей, разбрызгивая кровь с лезвия.

Молчание. Хотя ответить кое-кто мог…

И чудятся Шурику торопливые шаги на лестнице, хлопок двери, чмоканье, сопение на кровати…

– Есаул берёг дочку. Прощал ей многое. Избаловал, короче. Но следует вспомнить, что одиночество сделало из неё дикую кошку, которая всегда берёт то, чего хочет, – Ирина облокотилась об подоконник. – После разгрома банды атаманы с уцелевшими людьми, лошадьми и обозами отступили в тайгу и ещё несколько недель держали Туюзак и прилегающие прииски в руках. В дом свозили награбленное, потом увозили дальше на заимки, готовя новый путь отступления в Хакасию. Но часть перевезти не успели.

– А золото? – спохватился Сашка.

– Было и золото, – согласилась Ирина и выпросила ещё одну сигарету, прикурила от поставленного на подоконник подсвечника.

– Так может оно того… ещё где-нибудь здесь лежит? Есть подвал? – лихорадка охватила Сашку, нужно действовать, двигаться.

– Подвал есть. Но что толку. Ещё большевики всё переворошили. Да и потом находилось много кладоискателей из местных.

Ещё не окрылившаяся надежда рухнула, и руки опустились, но мозг, метавшийся в поисках выхода энергии, встрепенулся:

– А о Соловьёве что знаешь?

– Рыжебородый такой, огромный. Мужик, самый натуральный. Но когда насели красные, всё чаще ссорился с Зазвизиным, обвиняя того в малодушии и разгроме банды. А когда припекло по-настоящему, за жизнь цеплялись вместе. В тот день кто-то, видимо, предал, почувствовав безысходность ситуации. И атаманов захватили тёпленькими поутру, когда основные силы ушли с обозами. Но при них было ещё два десятка сабель, и завязалась резня на подступах к дому. Потом – окружение. Тут было не до приличий. Бандиты отстреливались, спотыкались о мебель, ругались…

Картины оживали, дополняясь запахами и ощущениями. Всё в пороховом дыму, щелчки выстрелов, брызги щебёнки. Пули рвут тело дома. Охнуло бомбой. Ещё один взрыв – рама и стекло на кусочки. Пыль клубом. Скрежет. Выстрелы. Строчит пулемёт. В прорези прицела части фигур, рука из-за дерева, нога за кустарником. Ползёт лента, выбрасывая стреляные гильзы. Высунулся? Получай голубчик! Ржание лошадей.

– Бежим, Ирча! Бросай к такой-то матери! К чёрту, – есаул в разорванной, окровавленной гимнастерке с наганом в руке носится по дому.