Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

– Почему её не кусают комары? – обнимая глазами икры, удивился Шурик.

Ира обернулась:

– Не отставай. Уже скоро.

Дом поразил ещё издали. Странно: только что было темно – и вдруг слабое мерцание звёзд выдвинуло из леса полянку, над которой возвышалась двухэтажная громадина с широкими, лоснящимися от капелек тумана ступенями крыльца и мраморными колоннами. «А где же балюстрада?» – подумал Шурик, хотя и не знал что это такое, но без неё дом явно проигрывал. Провалы окон, казалось, вцепились в непрошеных гостей. С каждым шагом мерцание становилось более ярким, невыносимым, словно сам дом светился голубоватым с жёлтым сиянием.

– Дверь заколочена, – пояснила Ирина и взяла спутника за руку. Ладонь была холодной, как лёд. – Нам сюда.

Они свернули за угол и остановились под окном. Именно под окном, так как стёкол и рамы не было и в помине. Девушка поднялась на цыпочки и заглянула внутрь. Чернота набросилась на них.

– Лезь, – приказала Ирина.

Сашка подтянулся, перекинул через раскрошенный кирпич грудь и, как бы надломившись, гукнулся в черноту. Запахло плесенью, пылью и канализацией.

– Уснул что ли? Тащи меня!

Высунувшись, Шурик подхватил девчонку чуть пониже локтей и помог вскарабкаться в помещение. С появлением Иры неприятные запахи будто исчезли. Бормоча что-то насчёт света, Сашка топтался у окна, подсознательно воспринимая его как путь к побегу на случай чего. А девушка уверено нырнула в темноту комнаты, и только скрип половиц выдавал её присутствие. Вскоре вернулась с солидным свечным огарком.

– Зажги, – попросила.

Шурик чиркнул спичкой, поднёс к обугленному фитилю и ахнул, осмотревшись. Возможно, они находились в гостиной. Огромный стол, стулья с бархатными сидениями, громоздкий резной буфет, обои с толстыми херувимчиками – навевали восхищение и тоску, потому что всё это было разбито, оборвано, искорёжено. Под ногами валялся зеленоватый медный подсвечник, погнутый чьим-то тяжёлым сапогом. Ира подняла его, вставила огарок и, освещая путь, двинулась по комнате, зная, что Шурик идёт рядом.

– Этому дому больше ста пятидесяти лет, – заявила она, указывая свечой дорогу, – и почти сто из них он стоит пустой. Правда, в тридцатые здесь собирались жить офицеры НКВД, но потом передумали.

– Почему? – удивился Сашка, поминутно трезвея.

– А мне откуда знать? – пожала плечами девушка и хихикнула. – Наверное, испугались призрака?

– Здесь есть призраки? – противные мурашки побежали по спине.

– Неужели веришь в привидения? – ехидные голубые глазки зыркнули в напряжённое лицо.

– Ну… как сказать… – Шурик, конечно, не верил, но если бы ему показали существо похожее на привидение и объяснили, что это не ряженый чувак, а настоящее привидение, а самое главное – рассказали бы, как от него удрать, без сомнений поверил бы. Но новоявленный гид ничего подобного показывать, видимо, не собиралась.

– Видишь ли, у дома очень страшная судьба… – они прошли ещё одну комнату, где царили продолжение хаоса и кучки фекалий по углам. – Есаул Зазвизин, сын или, может быть, племянник губернатора, строил дом как летнюю резиденцию для свой семьи – словом, дачу…

– Ничего себе дачка, – осматривая третью, ещё более просторную комнату, усыпанную обломками стенных шкафов и жухлыми, сморщенными листиками бумаги – библиотеку, присвистнул Сашка.

– В семнадцатом Семён Иннокентьевич – так звали есаула – приехал сюда подальше от «блошиного шума», как он называл восстание. У него была жена, Анна Зыряновна, в девичестве – Истомина, и двое детей: дочь и младший – Кеша. В конце восемнадцатого Зазвизин отправился в Иркутск, а затем в Тасеево под Канск, где к этому времени установилась власть казаков и бело-чехов. Больше двух лет о нём не было никаких известий. Зимой девятнадцатого Кеша подхватил воспаление лёгких и скончался в конце февраля. Слегла и Анна Зыряновна. Потерю сына она не смогла пережить и умерла в мае, так и не вставая с постели несколько месяцев.

– Как же они тут жили? – вырвалось у Сашки.

– Золотые прииски ещё работали, хотя и не на полную мощность. А на золото у шорцев многое можно было выменять, даже прислугу. Но когда произошла национализация, стало совсем плохо. К тому времени в живых осталась лишь старшая дочь есаула, ей исполнилось пятнадцать. Представь, каково хоронить брата и мать с помощью узкоглазых оборванцев? Но потом они остались единственными, с кем можно общаться. Она ходила с шорцами на охоту, метко стреляла, обучилась верховой езде. Но вечерами всегда возвращалась в одиночество в пустом доме. Возможно, она плакала и гадала – стоит ли ждать? Жив ли отец?