Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

Не обошлось и без крупных неприятностей. Опять очнулся от беспокойного ржания, и сразу мысль – неужели пожар догнал? Если бы! ВОЛКИ! Четверо скалясь обступили многострадальную кобылу, пятый – Иван его запомнил особо: одноглазый, с ободранным, как бы откусанным ухом и местами опалённой, свернувшейся от жары шерстью, рычал прямо над ним – только протяни руку. Возможно, порох защитил на некоторое время, его запах должен был напомнить хищникам о смерти, которая настигла, по крайней мере, двоих. Сон покинул сразу, и пистолет тут же врос в ладонь. Одноглазый прыгнул в кусты, взвыл – возможно, ему тоже досталось. Ещё одного подстрелил прямо в прыжке. Тот выбрал удобную позицию и уже собирался запрыгнуть на круп метавшейся лошадки. Если бы Иван промахнулся, то пуля досталась бы именно ей. Но мозг не проигрывал варианты, крутился вхолостую. Бортовский жал и жал на курок, пока не кончились патроны. В то утро он вколол последнюю ампулу и с тем же остервенением выкинул упаковку шприцев, что и бесполезный теперь пистолет. Волки скрылись, оставив двоих. Тот, что прыгал, умер сразу. Второму попал в ляжку, и зверь, подвывая, юлил на пузе, пытаясь укусить больное место. Не рассуждая, Иван отвязал хрипевшую кобылу, саданул её пятками в бока и помчался дальше. Оглянувшись, успел заметить, как волки, спрятавшиеся было, терзают своих умирающих собратьев. Их урчание ещё долго стояло в ушах. И свербела досада – выходит, в одноглазого-таки промахнулся…

Костенко подавил слабый зевок и посмотрел на Ивана. Тот, забыв о существовании тлеющей в пальцах сигареты, рассказывал, уставившись в одну ему известную точку – куда-то через плечо начальника, на сейф. Возможно, сейчас он действительно заново переживал случившееся, речь пестрила несвязными и несущественными подробностями, до которых Костенко не было интереса. Он не мог знать, даже предположить, насколько важен был рассказ о мытарствах Бортовского, важен тем людям, которые собирались в тайгу. Не о них думал майор.

– Волки, рыси, кони, – перебил. – Переходи к делу: куда делась лошадь, как выбрался, выходил с кем-либо на контакт, если выходил – где и с кем? О чём говорили?

Иван небрежно стряхнул столбик пепла:

– Первым, кого я встретил, был тот спортсмен, что приволок сюда. Но встречи я не помню.

– А что с лошадью?

– Она погибла через несколько часов после нападения волков. Мы выбрались на берег реки. На том берегу виднелись вырубки, стояли бульдозеры, и я решил, что там могут быть люди. Перейти вброд – невозможно. В том месте сильное течение бежит по перекатам, да и спуск опасен. Я пустил лошадь вдоль берега, хотел найти переправу. Но дорога пошла в гору. Волки настигли уже на вершине…

К тому времени в седле он держался уверенней, хотя тело разрывалось отдельными вспышками боли. Вновь оторвались, но серые тени ещё долго мелькали позади. Лошадь вынесла на отвесную площадку и закружилась, притопывая. Волки бежали резво, внизу бурлила река, в которую Иван и направил лошадь, невольно сравнивая себя в падении с мешком дерьма. Течение сразу же принялось за дело, но кобыла удивительно долго оставалась на плаву. Их тащило. Ниже по реке вновь замаячили валуны, вода разбивалась об них, устраивая брызгами салюты. Как Иван умудрился оглянуться? Далеко-далеко, на выступе, с которого они прыгнули, стояли два волка, за ними, как колья, в небо упиралась стена деревьев…

Чувства притупились, разучились пугаться, но когда коняжка резко ушла под воду, а потом её унесло течением на камни, он практически распрощался с жизнью. Пытался грести – благо противоположный берег был совсем рядом. Волокло, окунало, внезапно зацепился рукавом за проволоку на затонувшем плашкоуте – что, кажется, и спасло.

Ободрав руку, выбрался на гальку. Отлежался, подобрал какую-то палку и побрёл вдоль берега. Что ещё оставалось? Падал, поднимался, вновь падал, полз на четвереньках и сотню раз успел пожалеть, что не оставил для себя патрона. Палку потерял где-то. А последние полчаса передвигался перекатываясь.

На этом берегу спуск к реке был достаточно пологим. Ваню била мелкая дрожь – несмотря на то, что солнце поднялось в зенит, мысли заплетались, терялись последние проблески сознания. Начались первые ломки, организм моментально и как-то внезапно сдал. Он уже не мог вспомнить своё имя, превратившись в сплошной комок боли. Каким-то чудом добрался до воды и понял это, когда лицо окунулось в освежающую прохладу. Знобило. Лакал воду, как животное. Да по сути и был им – израненный, грязный, мокрый, голодный, почти труп.