Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

Колени подогнулись, и Молчун упал, понимая неспособность двигаться. Душманы достали его! Достали, мать растак! Постанывая, загребая обжигающий песок саднящими ладонями, он продолжал медленно ползти, волоча ставшие палками ноги. Десять процентов! Десять шансов из ста, что он доползёт и не сдохнет в пути. Отсчёт начался. Девять. Восемь. Семь. Шесть… Мозг, казалось, плавился. Туман полубеспамятства, ослепительно яркий, мигал перед глазами, отдаваясь в ушах противным дребезжанием пчелиного роя. Надо думать. Надо о чём-то думать! Генка задыхался, не зная, что схаркивает рвоту. Ещё оставшиеся крупицы здравого смысла лихорадочно сортировали в памяти эпизоды в поисках такого, который мог заставить сфокусировать уползающий мир на оттопыренном кармане мечущегося в ломке Командира.

«На волосок от смерти, от потери мы поклялись…»

«К чёрту! Мужики, дотащите до телефона…»

«Очень сочувствую. Однажды Вы выполнили свой долг перед Родиной…»

«Я повторяю – это второй Чернобыль! Тела! Кучи мёртвых тел!»

«Эх, разведка, никуда от тебя не денешься. Для тебя папочка…»

«Сколько стоит сейчас двухкомнатная…»

«Выходи. Этот поезд без остановки. Ну? Быстрее!»

«Третья! Чтоб я сдох! Третья ступня! Чего стоишь? Головы мне давай!»

И просящая милостыню десятипалая рука дьявола из преисподней. Десять процентов! Десять процентов! Отчёт продолжается. Четыре, три. Два…

– Ваши документы?

Костенко поморщился и просунул в щель над ветровым стеклом удостоверение. Верзила в камуфляжной форме с небрежно перекинутым за плечо автоматом бегло взглянул, кивнул и спросил:

– Оружие есть?

Майор протянул разрешение и похлопал себя подмышкой.

– Проезжайте! – верзила вернул документы и направился к следующей машине.

Костенко отжал сцепление и осторожно тронулся по автостраде. Подумать только! Какой-то солдафон, а ведёт себя словно генерал. Объехав затор из трёх столкнувшихся авто, майор повернул к центру. Остановился у обочины и переоделся. Теперь мундир украшали полковничьи погоны. Сбоку от телефона-автомата слегка небрежно приклеилась листовка. Костенко почувствовал зубную боль. Ненавистное усатое лицо с сединой в короткой стрижке преследовало на каждом шагу. Егоров с плаката обещал после внеочередных выборов главы администрации нормализовать обстановку в городе и покончить с преступностью. Почему не написать прямо: «Город в заднице. А у меня есть клизма.» Или: «После того как предыдущий мэр ужрался и сиганул из окна своего кабинета, мне приказали перестрелять половину города, чтобы другая половина почувствовала себя в безопасности.»

Город закрыли восемнадцать часов назад. Через полчаса после возвращения Егорова из центра. Как грибы выросли шлагбаумы при въезде и выезде. Отряды вооружённых «ополченцев» могли вломиться в любую квартиру, остановить на улице и увезти в неизвестном направлении. Костенко знал, что два грузовика с омоновцами под командованием капитана Вращенко, высланными для установления порядка, загадочно взлетели на воздух в двух минутах езды до черты города. И тогда Егоров кинул клич. Тоже мне отец-освободитель! Самое смешное, что в центре никак не могут понять, что происходит. Просто у кого-то подпрыгнул пульс, когда в сводке-отчёте сообщалось, что за два дня в городе убийств в два раза больше, чем по региону в целом за последние три года. Винтажная «Волга» свернула на Кировский проспект и в полном одиночестве заскользила мимо брошенных машин, разбитых витрин, сожжённых газетных киосков, объехала перевёрнутый автобус и чуть было не размазала по асфальту пацана, который, гуляя абсолютно голым, онанировал и преспокойно смотрел на приближавшуюся машину. Костенко посигналил – бесполезно, объехал и дал газ. Кроме очередного дебила, ни одной живой души. Город вымирал. Вернее, уже умер.

Если всё будет продолжаться в таком же темпе, через пару лет весь мир будет напоминать этот небольшой сибирский городок. Когда утром на телеэкране появилась рябь, а затем изображение исчезло, Костенко всё понял. Не получив от Бортовского сообщения, он ещё сомневался. После того, как в городе телевидение приказало долго жить, майор пошёл бриться. Станок плавал и порхал по намыленной щеке, как уже в несуществующей для города рекламе бритвы «Жиллет», в зеркале отражался меланхоличный старпёр с бесцветными глазками, а внутри всё клокотало. ОНО ВЫРВАЛОСЬ! ВЫРВАЛОСЬ, ЧЁРТ ПОДЕРИ!