Томас Лиготти - Ноктуарий. Театр гротеска [сборник litres]

Тем не менее когда мы устроились в старых креслах, заняв угол библиотеки, несколько собравшихся решили оспорить мои взгляды и утверждения о Teatro.

– Никто не знает, что это такое на самом деле – Teatro Grottesco, – хрипло выдохнул вместе с сигаретным дымом один коллега-поэт. – Я вот не уверен, что такая штука вообще существует.

– Спенз знал, с чем связывается! – возразил я. – Все скоро поймут и узнают!

– Спенз! – закатила глаза какая-то девушка. Она когда-то жила с фотографом и сама занималась фотографией. – Он просто исчез и теперь уже ничего не расскажет. Мы ничего от него про Teatro не узнаем!

– А как же остальные? Режиссер “Ада”, художник, та женщина, что всегда наряжалась в фиолетовое? Все они, как и Спенз, столкнулись с чем-то, что поставило крест на их творчестве!

– Но ведь на вас это никак не отразилось, – ехидно заметила она.

– Можете не сомневаться, – кивнул я. – И, вот увидите, через два дня я докажу это, прочитав серию прозаических текстов, в которых будет продемонстрировано самое близкое знакомство с неимоверно гротескным опытом и ему будет дан голос.

– Вы сами не знаете, о чем говорите, – сказал кто-то другой, и почти все поддержали это замечание.

Я, потихоньку раздражаясь, попросил их набраться терпения:

– Два дня – и вы сами все поймете!

– Поймем? – переспросил поэт. – Черт, никто даже не знает, откуда вообще взялось название «Teatro Grottesco».

Мне нечего было ответить, но я повторно заверил их, что через несколько дней они узнают гораздо больше о Teatro, а сам думал, что за это время мне либо удастся спровоцировать встречу с Teatro, либо я потерплю неудачу, и тогда вопрос о моих липовых прозаических зарисовках потеряет актуальность.

На следующий же день, прямо в библиотеке Дез-Эссенте, куда я пришел повидаться с разношерстным собранием художников и утонченной богемы, меня сразил странный припадок. Симптомы недавней болезни еще не до конца прошли, но я не ожидал такого поворота событий. Похоже, то, что я считал простой кишечной вирусной инфекцией, являлось чем-то посерьезнее. В итоге мое бездыханное тело угодило в отделение неотложной помощи близлежащей больницы, типичное место для сомнительных нищебродов вроде меня – заштатная больничка с устаревшей аппаратурой и сомнамбулическим персоналом.

Очнулся я уже ночью. Кровать, на которую меня уложили, стояла возле высокого окна, отражавшего тусклое сияние лампы на стене позади меня. За черными стеклами ничего не было видно, только мое искаженное отражение и палата, куда меня определили. У длинного ряда высоких филенчатых окон пристроилось еще несколько коек, одна из которых также была занята телом такого же, как и я, безымянного страждущего. Той боли, что скрутила меня в библиотеке, я больше не чувствовал – да и вообще, казалось, умудрился позабыть и то, кем был раньше, и то, что раньше делал. Будто бы всю свою жизнь я провел в этой темной больничной палате – где навсегда и останусь. Это чувство отчуждения от себя самого и от всего остального ужасно мешало мне спокойно лежать на кровати, и в то же время мне почему-то было неловко подняться с постели и подойти к приоткрытой двери, что вела в полутемный больничный коридор. В итоге я нашел компромисс – сел на самом краешке матраца и босыми пятками встал на холодный линолеум. Так я просидел довольно долго – а потом из коридора послышался голос.

Кажется, говорящий воспользовался здешней системой внутренней связи – но звук особо громким не казался. Мне пришлось порядком напрячь слух, чтобы голос обрел какие-то конкретные черты, а смысл сказанного дошел до меня. Голос походил на детский – напевный, насмешливый и озорной, он повторял одну и ту же фразу: Вызываю доктора Гроддека! Вызываю доктора Гроддека! Вызываю доктора Гроддека! Звучал он будто издалека, как искаженный всеми видами помех сигнал. Вызываю доктора Гроддека! – хихикало неизвестное дитя где-то там, на другом конце Вселенной.

Я встал и медленно подошел к двери, открывавшейся в коридор. Но даже после того как пересек босиком палату и застыл в проеме, ребяческий голосок не стал громче или яснее. Даже когда я вышел в этот длинный тусклый коридор, призывы к доктору Гроддеку остались по-прежнему далекими и едва различимыми.

Будто во сне, я побрел босиком по больничному коридору на звук безумного голоса, будто бы все дальше и дальше ускользавшего от меня, пока я миновал бесчисленные приоткрытые двери в палаты, что были забиты страждущими и немощными. И вот голос, в последний раз воззвав к доктору Гроддеку, стих – будто эхо в глубоком колодце. В тот момент, когда он, такой требовательный, сошел на нет, я добрался до конца коридора. Теперь я мог различить еще один звук, бывший, надо полагать, все время здесь, – негромкий хриплый смех, идущий из комнаты прямо передо мной, по правой стороне коридора.